Ольга Николаевна улыбнулась:

– Полно, Анечка, разве это страшно. Вот когда человек подло поступает, – тогда да. Тогда руки могут опуститься. А ни пожары, ни воры, ни даже болезни... – Она было осеклась, вспомнив про болезнь гостя, но заставила себя договорить: – Нельзя поддаваться, нельзя ничему поддаваться.

И принялась хлопотать у стола, раскладывая скромную снедь 20-х годов.

Исупов наблюдал за ней молча, никак не участвуя в разговоре, который перекинулся на другие, обыденные темы, выдавая тем не менее бережное внимание и ласку в семье. В этом доме и гости чувствовали себя свободно.

После чая с черной коврижкой Исупов, глядя чуть не умоляюще на хозяйку, попросил ее позировать. Ольга Николаевна согласилась.

– Можно и посидеть час или два. Сегодня я уже порядочно ходила, – сказала она. И покорно устроилась на диванчике, похоже, еще прошлого века.

Портрет работался легко, свободно. Внутренним взором художник видел все. Кисть быстро и без суеты, уверенно и любовно находила нужные краски. Мазок лепился один к другому. Колорит сдержанный, без акцентов, почти суровый, под стать характеру.

Лицо истинное, склад народный. Правнучка Давыдова! И вместе с тем что-то извечное, близкое Исупову. Такие лица полны природного достоинства, независимо от происхождения. Они горды, они бесстрашны, как лица некрасовских женщин.

В деревне ли самой глухоманной, на кафедре института, перед нищим или перед ребенком – везде эти люди в главном своем, в своей основе одинаковы. Без стремления извернуться в поисках выгоды, вкрадчивыми словами обмануть или прельстить и уж тем более диктовать с грубой настырностью собственные хотения...

Широкое русское лицо с высокими скулами, напряженно сдвинутые брови, под крыльями носа и от уголков губ две извилистые линии – мягкие морщинки. В глазах озабоченность и сосредоточенное внимание – и к новой пелерине Анечки, и к разговорам об эмиграции, и неодобрение тех, кто бежит, и спокойное ожидание того, что будет.

Окончив, Исупов заключил голову в овал. Мягкая линия эта подчеркивала благородство и женственность Ольги Николаевны.

Не более двух часов длился этот сеанс, но портрет получился прекрасный. Он и сейчас висит над кроватью Анны Владимировны, от него, впервые увидев, я долго не могла оторвать глаз...

2

И вот – спустя двадцать лет.

Рим. Центр города. Фешенебельный район.

Темные улицы еле освещены. Белый дворец Виктора-Эммануила, нескромный, как корона, высится рядом с театром древнеримских времен. Дорога к столь же вызывающе подражательному, по-фашистски помпезному Дворцу цивилизации и труда проходит мимо заросших травой терм* Каракаллы...

_________

* Античные бани

1943 год. Город вечности весь во власти мгновения.

Тяжелые, плотные шторы на окнах школы-студии. что напротив фашистской комендатуры. Но в этих шторах есть щель, в которую видно, что происходит на улице... Еще не наступил комендантский час, после которого движение по улицам запрещено. Высокий, широкий человек с покатыми плечами и откинутой белой головой заглядывает в щель на улицу и подает знак: выходить! Двое в пальто с беспечным видом быстро шагают за угол. А человек с белой головой и покатыми плечами еще долго глядит из темной комнаты.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.