Война растянулась для Куликова, как и для всех наших людей, на долгих четыре года. С боями он отходил через Прилуки на Валуйку. Потом вместе со своей частью держал оборону северо-западнее столицы, шел в контрнаступление, наступал на Ржев, Духовщину, Витебск, Даугавпилс, Ригу, Данциг и закончил войну в мае сорок пятого уже на балтийском побережье Германии. Если исключить короткое время, когда его часть отводилась на переформирование или недолгий отдых, все эти тяжелые четыре года он был на передовой. Его фронтовые должности (последняя: начальник штаба гвардейской тяжелой самоходно-артиллерийской бригады) позволили самому лично ходить в атаки, чувствовать смерть рядом не в абстрактном, а самом конкретном смысле слова. И, естественно, наш разговор постепенно пришел к теме «Человек на войне». Честно говоря, я немного опасался, что Маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов в этих воспоминаниях оттеснит на второй план молодого офицера-танкиста Виктора Куликова. Это легко объяснить: за плечами маршала большая жизнь, две академии, досконально проанализированный боевой опыт всей войны, всех ее оборонительных и наступательных операции, изученных в их взаимной связи и взаимном, влиянии друг на друга. Тогда как фронтовой офицер хорошо мог тать только положение на его участке фронта. Мне казалось, что вот эта разномасштабностъ взгляда будет мешать. Я ошибся.

Я спросил:

– Какой фронтовой эпизод остался как самое тяжелое воспоминание войны?

Он ответил сразу, будто готовился заранее:

– О войне все воспоминания тяжелые. И отступать и наступать – идти в атаку или держать оборону – все тяжело. Ведь за каждую победу, за каждую оплошность приходится платить жизнями. На то она и война.

А потом, видимо, возвращаясь к давно волновавшей мысли, он сказал:

– Иногда мне приходится читать или слушать военные рассказы, где участники какого-нибудь боя приводят мельчайшие его подробности. По-моему, все они восстанавливались позже. А в самом бою нервы человека, независимо от того, смел он или осторожен, так напряжены, так собраны, сосредоточены на одном, что он просто не в состоянии отвлекаться на что-то иное. Идти навстречу пулеметным очередям, поверьте, нелегкое дело.

– Я знаю, вам тоже доводилось ходить...

– Конечно. Летом сорок первого под Малином – это на подходе к Припяти и Днепру – нам пришлось идти в штыковую атаку. Винтовки наперевес – и вперед. Знаю, что рядом бегут товарищи, наверное, кто-то падает, сраженный, но я их не вижу. Вижу только фашистских солдат впереди, с которыми должен сейчас сойтись, должен поразить первым. Только это и было в сознании...

– Но то рукопашная...

– В танковой стычке то же самое. Помню, в боях за Ржев разгорелся жестокий бой. Наш батальон пошел в атаку. Это уж после, по рассказам товарищей я восстановил его общую картину. Знаете, это как из отдельные камешков складывается мозаика. А во время самой атаки помнил только о целях в своем секторе, которые указал перед началом командир, и старался их быстрее поразить.

И все-таки он рассказал Мне об одном эпизоде, о котором я сам решил, что он мог быть самым тяжелым воспоминанием.

– В начале августа сорок второго Западный фронт провел Ржевско-Сычевскую операцию. Наша танковая бригада поддерживала наступление пехоты. Бои шли очень тяжелые, и потери были значительными. Пятого августа, едва село солнце, командир бригады направил меня к нашим подбитым танкам узнать, живы ли их экипажи, можно ли отремонтировать машины.

Я отправился на передовую. Там около одной машины уже возились ремонтники бригады. Расспросил, где еще стоят наши танки, и перебежками, а где ползком стал преодолевать нейтральную зону, надеясь пробраться к танку старшего лейтенанта Пашинина. Еще накануне он первым ворвался в деревню Галахово, которую мы пытались освободить, проутюжил вражеские траншеи, уничтожил несколько орудий и пулеметов, но в глубине вражеской обороны наскочил на мину. Вскоре противник предпринял контратаку и сумел отбить свои позиции. Экипаж Пашинина оказался отрезанным.

Мы думали, что он погиб. Но когда бой затих, из-за переднего края стала доноситься стрельба. По пулеметным очередям, редким выстрелам пушки да стрекоту немецких автоматов, взрывам гранат мы поняли, что танк Пашинина ведет бой в окружении. И я пополз к нему, ориентируясь по следам трассирующих пуль, что секли темноту близ подбитой машины; пополз, прикрываясь где канавкой, где глубокой танковой колеей.

А потом услышал немецкую речь. Вражеские автоматчики расположились плотным кольцом метрах в 50 – 60 от нашего экипажа. Пробраться сквозь кольцо было невозможно. Я стал ждать, когда немцы уйдут, но миновала полночь, а они все строчили и строчили...

Вернувшись в бригаду, я доложил командиру, что под покровом ночи можно попытаться прорвать это кольцо. Хватит всего десяти отчаянных ребят. Попробуй разбери в темноте, сколько нас.

Помолчав,, командир бригады глухо сказал:

– Иди в блиндаж. Обсохни...

Не было у него в то время лишних десяти человек. Он попросил генерала Чанчибадзе предпринять атаку в сторо-

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.