Мотор заглох на переезде. Ребята в хорошо отглаженных белых рубашках и пионерских галстуках, не замечая беды, еще пели свою песню, но постепенно от тридцати голосов оставалось десять, пять... И вдруг наступила полная тишина, с которой боролись лишь два звука: стартер заглохшего мотора и стук колес приближающегося поезда. Второй побеждал, становился все сильней, смешиваясь с гудком электровоза, и тогда единственный взрослый человек, находившийся внутри автобуса вместе с пионерами, отчетливо понял, что остаются считанные секунды... Ребята тоже поняли это, в панике и страхе метнулись к двери и, конечно, создали пробку. И тогда он стал выбрасывать тех, кто замешкался, через узкие окошки прямо на полотно, а те, что выпрыгивали через дверь, помогали товарищам подняться с земли. Никто не кричал и не плакал, даже если больно ударялся голыми коленками о рельсы. Когда последний из них оказался на насыпи, было еще мгновение, безнадежно короткое, но достаточное, чтобы все тридцать ребят поняли, что там, в автобусе, не успев выпрыгнуть, остался один на один с бедой человек, спасший им всем жизнь, – директор Дворца пионеров Александр Александрович Католиков.

...Он видел глаза машиниста. Но не вспоминал в этот момент прожитое, не прощался мысленно с близкими людьми. Ему было только страшно обидно за свою беспомощность.

От этого чувства, как ему казалось, он избавился давно и вдруг испытал его, и длилось оно то ли секунду во время толчка и скрежета металла, то ли несколько суток, пока он в больнице приходил в сознание. Но оно исчезло сразу же, как только Александр Александрович увидел белые простыни, лицо жены, дерево за окном палаты. Он был жив, а значит, не мог быть беспомощным и слабым. Если даже случится худшее и у него не будет ног, никто не посмеет пожалеть его и никому он сам не пожалуется.

Он был жив, гипс сковывал его тело, но не мозг и не энергию, и он начал работать. Первое время в палату приходили методист, завуч и другие работники Дворца пионеров – большинство из них женщины – с воспаленными глазами и целлофановыми пакетами в руках. Католиков не отвечал на вопросы о здоровье, не разворачивал пакетов. Он спрашивал: все ли машины в гараже исправны, прижился ли новый руководитель кружка, готов ли ансамбль песни и пляски к поездке в Артек. Когда выяснялось, что не все в порядке, сердился, повышал голос, вызывая беспокойство медсестер, писал записки, кого-то вызывал к себе в палату, словно в кабинет.

Скоро к этому привыкли. И потом, когда Александра Александровича перевезли из больницы домой, ни у кого не возникало сомнений, стоит ли позвонить ему, человеку еще только выздоравливающему, и спросить совета. Телефон стоял у него на груди, а рука лежала на трубке...

С тех пор прошло одиннадцать лет. Семь из них он уже работает директором школы-интерната. Почему он ушел из Дворца? Наверное, по той же причине, по которой после окончания Московского государственного пединститута не остался в столице, хотя была такая возможность, а поехал с женой, кандидатом педагогических наук, в далекий Сыктывкар. Потому что в тот момент для него было важно то, что полученные знания, свои силы и возможности, которые он в себе чувствовал, скорее найдут применение именно здесь.

С чего он начал, став директором Дворца пионеров? С ремонта. Завхоз Марья Павловна Киреева хорошо помнит, как Александр Александрович сам засучив рукава вместе с рабочими стал штукатурить стенки. Она рот от удивления открыла. Да чтобы какой другой директор! А этому на все сил хватало. С приходом Католикова у Дворца пионеров появились не только мотоциклы и машины, но и самый

настоящий двухпалубный пароход. Началось с того, что в Сыктывкар приехал министр речного флота РСФСР. Александр Александрович встретился с ним и попросил помочь приобрести старое судно, чтобы поставить его на якорь и устроить пионерский лагерь. (Католиков всегда говорил, что самое главное – убедить влиятельного собеседника в необходимости того или иного начинания. И это он умел делать.) Министр распорядился, и Дворцу подарили списанный колесный пароход «Иван Каляев». Когда силами ребят и с помощью шефов он был восстановлен, перекрашен и переименован в «Коми пионер», вопрос поставили иначе: почему вполне пригодное для передвижения судно должно гнить на якоре? Почему бы ему не плавать? Так пароход поплыл, и плавал он несколько лет до Архангельска и обратно, за многие сотни километров.

Все видели, что для нового директора естественно уйти с работы чуть не ночью или провести выходной во Дворце – этого он требовал и от других. Да, бывал Католиков иногда несдержан, резковат. Кто-то затаивал обиду, увольнялся. Но те, кто понял его натуру, привыкли и любили его и прощали некоторую горячность – ведь ему тогда не было и тридцати.

При Александре Александровиче во Дворце пионеров все было телефонизировано и автоматизировано – как-никак Католиков по образованию учитель физики. И когда в его директорское кресло сел его преемник и прикоснулся пальцами к пульту с множеством кнопок и рычажков, то сразу сделал для себя заключение, что причина успеха Католикова таится как раз в этих кнопках: в микрофон вызываешь секретаршу; по телефону, не выходя из кабинета, даешь указания. Но шли годы, менялись директора, и все с сожалением отмечали, что кончилось время расцвета.

Раньше Марья Павловна хвасталась всем своим знакомым, что работает во Дворце – слово-то какое величественное. А сейчас разве это Дворец? Типографию, где сами ребята печатали приглашения на новогодние праздники, закрыли. Ансамбль песни и пляски не то что в Артек, а вообще за пределы республики больше не выезжал. Машины списывали, а новых не появлялось, и вот уже жалуются работники Дворца, что в разваливающемся автобусе стыдно детей со двора вывезти.

Почему же он ушел из Дворца? Он сам ответил на этот вопрос: потому что почувствовал какой-то предел. Все, что можно было, построили, купили, достали. Обещали даже дать Дворцу дом техники, уже были заказаны станки, запланированы дополнительные кружки, но в последний момент в здание переехала школа. Существовал проект строительства нового Дворца – в этом стало тесно, – но главный архитектор города изменил свое решение.

Он сам прекрасно понимал, что вся его работа на посту директора Дворца пионеров складывалась, в сущности, из непрерывных приобретений, «выколачиваний», доставаний: краски, мотоциклов, станков, парохода (машин в гараже Дворца до него было две, а стало одиннадцать, ребят занималось раньше полторы тысячи, а теперь четыре). Он, мечтавший о педагогической деятельности, постепенно превращался в хозяйственника. Хотя хозяйственник и педагог, когда речь идет о директоре детского учреждения, – понятия смыкающиеся. Например, те же мотоциклы нужны, чтобы приобщить подростка к технике. Трактор, скажем, за руль которого сядет мальчишка, поможет ему полюбить землю. А что это, как не воспитание? И все-таки, все-таки...

Там, во Дворце, были тысячи ребят. Они приходили и уходили, и за те два часа, которые проводили они, пусть даже трижды в неделю, во Дворце, можно было научить их играть на трубе, петь, вязать или ездить на мотоцикле. Но нельзя было понять, что еще, кроме этого умения, остается у них после занятий. А ему очень хотелось видеть, что они становятся сильнее не только физически, а растут духовно, взрослеют и умнеют, в чем-то спорят с тобой, в чем-то тебя повторяют. То есть так или иначе становятся частью тебя, словно твои родные дети.

После шести лет работы во Дворце пионеров Католиков почувствовал, что, если не уйдет, никогда не станет тем настоящим педагогом, каким ему всегда хотелось стать.

Он опять выбрал самую запущенную, самую «неблагополучную», как говорят работники просвещения, школу-интернат. Откуда появилась в нем уверенность, что он, переживший ту страшную аварию, сумеет на новом месте начать все сначала?

Возможно, она была частью происходивших в нем перемен. Он ощущал, что в годы работы во Дворце пионеров настоящая жизнь была повернута к нему какой-то неглубокой, обыденной, мелкохозяйственной своей стороной. И только сейчас, с того момента, как он ступил в здание школы, где жили, учились и воспитывались дети-сироты и дети, у которых родители есть, но лишены родительских прав, она, эта жизнь, открылась ему полностью. Кто-то здесь плакал, кто-то смеялся: это была целая орава – 300 человек! – ребят со своими законами, своими бедами и радостями. Он должен был их возглавить и надолго связать свою судьбу с их судьбами.

Первое время он работал как бы на ощупь, интуитивно. В основном так же, как и во Дворце, приобретал и перестраивал. Говорил, что для воспитания необходима материальная база. Но постепенно он понял, что нужна какая-то и другая база тоже. Нужны какие-то законы, которыми ты руководствуешься и которые позволяют тебе быть последовательным. Нужно просто внутреннее убеждение, что именно так, а не иначе ты должен поступить.

Кстати, теоретизировать он склонен меньше всего. Даже на вопросы журналистов (а с ними встречаться ему приходится часто: как-никак директор одного из лучших в республике интернатов, заслуженный учитель Коми АССР, награжден орденом Трудового Красного Знамени), так вот, на вопросы журналистов о методике воспитания детей-сирот он обычно полушутливо-полусерьезно отвечал: «Поговорите с моей женой, она кандидат педагогических наук, она вам все и разъяснит». Но на самом-то деле он испытывал потребность выразить это внутреннее убеждение в какой-нибудь формуле. Ему почти сорок лет. Ведь пора уже в конце концов сесть и подумать, «что я делаю» и «каким образом». И когда родилась приблизительно такая формула: «Мы живем здесь одной семьей. Все должно быть, как дома. Не так, как было у этих ребятишек, а как должно быть в нормальной семье, большой и дружной», – он уцепился за нее. И с этих пор ему словно стало легче. Эта простая формула помогла ему объяснять и себе и другим многие поступки и подсказывала, что делать дальше.

С первых же месяцев его работы жизнь в интернате стала заметно оживленнее. Стены столовой одели в дерево. Начали строить недалеко от совхоза Межа-дорский, в семидесяти километрах от Сыктывкара, летнюю дачу. Рядом с будочкой, где жили охотники, рыбаки и вообще кто придется, появилось сначала деревянное здание, а потом и кирпичное. Когда кто-то из начальства через год приехал в Межадор и, удивленный, спросил, кто всем этим занимается, Католиков ответил: «Комисамстрой». Начальство ходило вокруг построек, площадки для игр, карусели, а потом спросило: «Слушай, что это все же за трест такой, никак не припомню?» Католиков расхохотался: «Да вот же этот трест». А с молотками, гвоздями и рубанками бегали рядом коротко стриженные вспотевшие мальчишки.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.