«Перевалить бы тот подъем и выжить!»

При мысли о «выжить» Иван усмехнулся спекшимся ртом – не первый подъем и не последний!

Через минуту он настиг финна – тот стоял в снегу, вскинув руки к небу, зажав в каждой по половинке сломанной лыжи. Просил о помощи. Краем глаза Иван заметил, что к нему уже скользит лыжник в финской форме.

«Отдаст свои лыжи, но кто вернет бедолаге потерянное время?! – подумал он. – Тьфу, тьфу, только бы пронесло...»

Он тут же отбросил глупые причитания – впереди лежал долгий облегчающий спуск. На нем надлежало сэкономить сил хотя бы столько, чтобы хватило для следующего подъема.

Иван выскочил на обрыв и, повернув вправо вместе с лыжней, скользнул вниз. Как в огромной трубе, его потянуло вперед. Лыжи запели. Иван присел, подхватив палки под мышки. Справа и слева начали расти крутые склоны, на которых виднелись отдельные фигурки людей. Заядлые болельщики, знавшие настоящий вкус гонки, стояли не там, на трибунах, а здесь, где решается судьба медалей.

Наибольшая опасность таилась внизу, перед самым окончанием спуска. Лыжня делала левый поворот, переваливала бугорок, образуя небольшой, коварный трамплин. Небольшой, но вполне достаточный, чтобы зазевавшегося или уставшего гонщика кинуть в поворот неготовым, раскрывшимся. И падение.

Он подумал о падении в то мгновение, когда увидел, как нечто яркое и большое вдруг начало вырастать перед ним и чуть сбоку. Мысль об опасном трамплине, очевидно, на какую-то долю секунды притупила внимание. Растерявшись, он поднялся из низкой стойки. И сразу же перед ним выросла до размеров могучей ели фигура мужчины в оранжевом костюме. Иван сделал отчаянный рывок телом, чтобы уйти от столкновения, но запоздал. Хуже того, они столкнулись, когда Иван почти висел в воздухе, широко раскинув руки... И потому так страшен оказался удар.

Боли не почувствовал. Лишь все виденное подернулось оранжевым пламенем и потухло...

Тренер-информатор с ближайшего контрольного пункта и санитары с носилками подскочили к месту происшествия почти одновременно. Иван продолжал лежать в снегу, чувствуя, как боль медленно, будто вода в половодье, поднимается от ног к сердцу.

– Что случилось? – прошептал он, увидев знакомое лицо тренера, то ли не помня, что произошло, то ли не веря в нелепость и непоправимость случившегося.

– Идиот какой-то сорвался со склона, – буркнул тренер и отвернул лицо, чтобы Иван не видел слез в его глазах.

«Вот и все! – подумал Иван. – Поезд ушел. Следующий придет не раньше чем через четыре года. Если придет...»

Назовем его Олафом

Вообще его звали как хотели: товарищи по команде – «Тумбой», отец – «Ленцо», потому что мальчишкой Олаф частенько старался спрямить пару отцовских дуг-лыжней – пробежать по своим, коротким, когда помогал отцу обходить лес.

Их старый и просторный дом, еще дедовской рубки – не его деда, а деда его отца, – стоял в десяти километрах от городка на берегу большого озера, в котором отец промышлял рыбой да служил объездчиком окрестных лесов, принадлежащих лесопромышленной фирме. Дети регулярно помогали отцу обегать лесные владения. Правда, с годами лес, который казался неохватным, становился все меньше и до грусти знакомым.

Потом, когда Олаф стал маленькой местной знаменитостью (он выиграл районные соревнования среди мужчин, будучи совсем пацаном) и уезжал сначала по соседству, а затем в другие страны на соревнования, ему всегда до боли не хватало этого родного леса. И может быть, от неизбывности этой боли он запел – своим хрипловатым голосом, при пении совсем не заикаясь.

Он напел небольшую пластинку, охотно раскупленную почитателями его лыжного таланта. Но это, по словам продюсера, было лишь начало – после золотой медали обещали золотой диск. И он готовился к Играм упрямо. Часами бегал на лыжах, а все свободное время сочинял свои баллады, шлифовал, собирая золотой диск.

«Неважно, что и как поют, – говорил продюсер. – Важно, кто поет! А поет олимпийский чемпион Олаф Гнуссон!»

Олаф поднимался по-деревенски: не с часами, не со светом, а по наитию, когда рождается ощущение приближающегося рассвета. Вскакивал сразу, как только просыпался. От того, кто быстрее выскочит из-под старого мягкого одеяла и кинет в печь первые поленья, зависело, как тепло будет, когда сядет за стол завтракать большая семья. У каждого в ней были свои обязанности, а вот топить рано мог только Олаф. И он гордился этим. Так радостно было ощущать себя дающим тепло, дающим жизнь. Олаф так любил, когда с мороза возвращался отец и, потирая руки – большие, узловатые, – тянул их к огню и улыбался...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.