Иван Баграмян, Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза

Родители мои – отец Хачатур Баграмян и мать Мариам – всю жизнь прожили в селе Чардахлу, которое лежало в нагорной части Елизаветпольского уезда Азербайджана. Отец происходил из бедной крестьянской семьи, мать же была дочерью сельского кузнеца Артема Мартиросяна. Хоть грамоте они никогда не учились, но житейской мудрости им было не занимать, и они, как могли, отдавали ее воспитанию своих шести сыновей и одной дочери.

Что больше всего запомнилось из детских лет? Многое, конечно, уже не вспомнишь, в частности, как назывались те разнообразные игры и детские забавы, в которых проводили мы, сельские ребятишки, время. Но хорошо помню, как в летние месяцы вместе с другими ребятами пас корову, как слушали мы, раскрыв рты, сельских сказителей братьев Гусейна и Гасана, работавших в артели по ремонту железной дороги. Это от них впервые услышала наша детвора занимательные народные сказки, повествования о приключениях мудрого Моллы Насреддина, о подвигах армянского народного героя Давида Сасунского. Уверен, что это в немалой степени способствовало формированию у меня и у моих сверстников понятий о мужестве и доблести, честности и благородстве, верности и преданности Родине. Вообще жители нашего села всегда высоко ценили эти благородные качества, и они особенно ярко проявились во время Великой Отечественной войны. Наше село дало фронту 1200 добровольцев. 324 моих односельчанина, к великому горю, не дожили до Дня Победы. Из оставшихся в живых 150 человек стали офицерами, четверо – генералами, а двое – маршалами (главный маршал бронетанковых войск А. Б. Бабаджанян и я).

Отец, как я уже говорил, сам малограмотный, очень хотел дать образование хотя бы одному из сыновей. За учебу в гимназии нужно было платить десять рублей золотом в месяц. Такие деньги оказались, конечно, не по карману родителям, и потому меня отдали в железнодорожное училище, которое я окончил в мае 1915 года. Родители были очень довольны, что я пошел работать, и как железнодорожник не подлежал призыву в армию, но только поработать мне пришлось совсем недолго – всего три месяца. И причина тому – разгоревшиеся боевые действия на Кавказском фронте. К тому времени мне было уже почти 18 лет, и я достаточно хорошо понимал сложившуюся на Кавказском фронте общую военную обстановку и суть кровавых событий, ввергших население Западной Армении в пучину горя. Я чувствовал, что не могу оставаться в стороне от борьбы, и, преодолев сопротивление родителей, 9 октября 1915 года добровольно вступил в армию.

Я и мои сверстники – добровольцы, как я, с нетерпением ожидали отправки на фронт. Наконец в декабре 1915 года из нашей части был сформирован маршевый батальон для укомплектования частей экспедиционного корпуса генерала Баратова. Корпус, преодолевая жесточайшее сопротивление противника, продвигался вперед. Примерно в это время мне предложили поучиться в школе прапорщиков. И хотя жаль было расставаться с однополчанами, потому что вместе с ними я получил боевое крещение, познал многотрудную боевую жизнь, возражать не стал. Вместе с еще двумя кандидатами отправился в Тифлис. Обучение в школе было рассчитано всего на четыре месяца. И вот я уже назначен младшим офицером одной из рот пехотного полка, дислоцировавшегося в Елизаветполе. А как только в связи с обстановкой на фронте было принято решение о формировании армянского и грузинского армейских корпусов, я оказался во вновь сформированном 1-м особом армянском военном полку.

1923 год был знаменателен для меня тем, что открыл целую полосу встреч с людьми, которые оставили ярчайший след в моей жизни, дали многое в постижении не только военного искусства, но и самой сути человеческой, характеров бойцов революции и, конечно, времени, столь богатого на революционные преобразования. И первым, конечно, был активный участник гражданской войны Гайк Дмитриевич Бжишкян, или просто Гай.

Встретился я с ним в один из весенних дней, когда он, будучи народным комиссаром по военным делам Советской Армении, приехал в наш конный полк. Шли как раз учения, и Гай на разгоряченном вороном коне взлетел галопом на холм, возвышавшийся над учебным полем, и властным жестом опытного кавалериста осадил лошадь в самом удобном для наблюдения месте. «Порадуйте-ка мою кавалерийскую душу и разверните полк в «лаву», – сказал он командиру полка. Блеснули на солнце выхваченные из ножен клинки, как вихрь, лавиной, взвивая пыль, прошумели конскими копытами по склону холма наши конники. Гай внимательно наблюдал за ходом учения, а когда задачи его были выполнены, полк собрался послушать любимого командира. Оказалось, он был и одаренным оратором – его речь отличалась яркостью, образностью, сочным юмором. После встречи с бойцами нарком нашел время поговорить по душам с командным составом полка, в том числе и со мной. «Скоро у нашей армии, – сказал он мне, – будет много прекраснейшего оружия. Пока же пулемет в кавалерии останется одним из главных, решающих огневых средств, поэтому твоя миссия, Ваня, очень ответственна. Помни, что конница подготавливает удар огнем, а решает его конем».

Я почувствовал страстное, неодолимое желание во всем подражать Гаю. А укрепилось оно еще больше в 1925 году, когда я стал слушателем кавалерийских курсов усовершенствования комсостава. Я всюду жадно искал сведений о Гае, и, когда мне наконец стал понятен его боевой почерк, этот необычайный человек стал еще более импонировать мне. Не скрою, и в дни Великой Отечественной войны я не раз вспоминал легендарного Гая и мысленно спрашивал себя, как бы поступил он, оказавшись в той или иной ситуации. Так было, и когда я выводил свой сводный отряд из вражеского кольца в сентябре 1941 года.

Вспомнил я тогда один эпизод из истории гражданской войны, когда 1-я революционная армия, действовавшая в Поволжье, оказалась в кризисном положении. Этим воспользовались белочехи, и в результате их наступления группа Гая оказалась окруженной. Собрав разрозненные отряды в один кулак, Гай повел их по тылам врага. Ведя непрерывную разведку и умело маневрируя, Гай разбивал отдельные вражеские группировки и заслоны, уклоняясь от столкновения с основными силами. Совершив марш в 150 километров по району, занятому противником, не растеряв свои войска, Гай вывел колонну (в будущем Железную дивизию) из окружения и соединился с главными силами армии. И вот точно так же пришлось прорываться из фашистских клещей мне и моим соратникам на Украине в 1941 году. К нашему небольшому, но крепко сколоченному отряду присоединялись большие и малые группы бойцов и офицеров, одиночные воины. Глядя на налгу дисциплинированность и целеустремленность, они обретали уверенность и готовность дать врагу бой. Вот тогда я особенно отчетливо осознал, что ничто так не цементирует бойцов в бою, как победы, пусть сначала малые по своему масштабу. Мне думается, что секрет боевого мастерства Гая основывался именно на этом.

Говоря о Гае, я несколько забежал вперед в изложении фактов своей биографии, и поэтому хочу вернуться к тому времени, когда еще служил в конном полку. Через некоторое время после посещения полка Гаем я был вызван к исполнявшему обязанности командира дивизии Араратову и военному комиссару Осипяну. Они сообщили мне, что я назначен командиром конного полка. Разъяснений, касающихся поводов этого повышения, я не получил, но мне дали понять, что уровень боевой подготовки и дисциплины в сабельных эскадронах нашего полка оставляет желать лучшего. Несмотря на то, что до этого я не командовал полком, мне удалось за зиму, опираясь на партийную организацию, на командиров эскадронов, многие из которых участвовали в восстании против дашнаков в 1920 году, выправить положение.

Осенью 1924 года я был направлен на кавалерийские курсы усовершенствования комсостава при Высшей кавалерийской школе Красной Армии в Ленинграде. Для меня это было полнейшей неожиданностью, но, как я понял позже, решение командования связывалось с серьезными преобразованиями, проходившими тогда в армии. Одной из задач военной реформы было и дальнейшее совершенствование командных кадров. В Ленинград мне разрешили взять семью – жену Тамару и годовалую дочурку Маргариту.

Впервые я оказался в самой колыбели революции. На учебу прибыло из различных военных округов более двухсот человек. Руководил курсами В. М. Примаков, в прошлом командир легендарной 8-й кавалерийской дивизии Червонного казачества.

В нашей группе оказались А. И. Еременко, Т. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, С. П. Синяков, В. И. Чистяков и другие командиры полков, которым предстояло за время учебы овладеть военным искусством, научиться командовать крупными соединениями. Никому из нас не было тогда еще и тридцати лет. Молодые, сильные, физически и морально закаленные, мы старались перещеголять друг друга в учебе и конноспортивных состязаниях. Дух соревнования только помогал крепнуть нашей дружбе. Верховая езда в манеже и в поле, выездка молодых лошадей, фигурная езда, преодоление препятствий – во всех этих видах конного искусства первыми неизменно были Жуков, Еременко, Рокоссовский. Я, естественно, старался не отставать от них, но больше любил фехтовать, и в поединках на саблях со мной некоторым будущим маршалам приходилось весьма туго. А вот плавание с конем при форсировании водного рубежа у меня не получалось. Мало самому уметь плавать в обмундировании, нужно еще научиться управлять плывущим конем. Я плавал очень плохо, и однажды на учебных сборах, переплывая реку Волхов на рассохшейся лодке, чуть не утонул.

Со всеми коллегами по школе у меня были хорошие отношения, но наиболее крепкие узы дружбы связывали с Жуковым и Рокоссовским – дружба наша длилась десятилетиями.

В наших биографиях с Жуковым было много общего: оба мы вступили в армию в 1915 году, принимали участие в боях первой мировой войны, служили в пехотных, кавалерийских частях, командовали взводами, эскадронами, а затем полками. Связывала нас и потребность учиться, стремление овладеть высотами военного искусства. Но должен признать, что именно Георгий Константинович сыграл решающую роль в моей судьбе. Расскажу, как это произошло. После командования полком, учебы в Академии имени Фрунзе и службы в должности начальника штаба 5-й кавдивизии имени Блинова я был направлен в Академию Генштаба. Окончил ее, и меня оставили в ней старшим преподавателем. Больше двух лет пришлось мне как специалисту по кавалерии работать на кафедрах тактики высших соединений и оперативного искусства. Конечно, честь была высокая, но, откровенно признаться, меня всегда в эти годы мучило неодолимое желание вернуться в войска. Что делать? И вот я узнаю, что Жуков назначен командующим войсками Киевского округа. А что, если ему написать? Все-таки друг, да ведь и прошусь-то не в Москву, а в войска. Письмо получилось, кратким: «Вся армейская служба прошла в войсках, имею страстное желание возвратиться в строй... ...Согласен на любую должность...» Вскоре пришла телеграмма: Георгий Константинович сообщал, что по его ходатайству нарком назначил меня в войска Киевского военного округа начальником оперативного отдела штаба 12-й армии. Мне предписывалось немедленно выехать в Киев. Подобрав необходимые материалы по вопросам оперативного искусства, я сентябрьским вечером простился с семьей, которая впервые за всю мою долгую армейскую службу не следовала за мной: сын и дочь только начали учебный год.

Жуков встретил меня мягкой улыбкой. Встал из-за стола, протянул руку. «Давненько мы с тобой не виделись, Иван Христофорович, давненько...

Сразу ехать в штаб 12-й армии не пришлось – Жуков попросил помочь подготовить доклад для важного совещания в Наркомате обороны. Имея расторопных помощников, я довольно быстро справился с заданием.

Вскоре Жуков возглавил Генштаб, а в июле 1941-го стал командующим войсками Резервного фронта.

Непосредственные контакты с Георгием Константиновичем возобновились летом 1942 года, когда я после неудачной Харьковской операции был назначен командующим 16-й армии на Западный фронт, которым командовал Жуков. В первых числах августа он вызвал меня в штаб фронта для доклада о положении войск и их готовности к обороне. Я вылетел в Малоярославец. Встретились мы очень тепло. Чувства свои Жуков проявлял скупо, но все же обнял за плечи и, встряхнув, с грубоватой лаской произнес: «Под Харьковом пережил ты настоящую драму, а держишься молодцом». Растроганный, я поблагодарил за его хлопоты в связи с моим назначением. «Ну, это для пользы дела! – как обычно в таких случаях, сказал он. – Детище Рокоссовского надо было передать в надежные руки. Но инициатор этого дела не я, а Верховный: вот его и благодари».

В ходе Курской битвы мне вновь посчастливилось встретиться с Жуковым. Нашу 16-ю армию, которая незадолго до этого была преобразована в 11-ю гвардейскую, он посетил летом 1943 года.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.