С точки зрения дела…

Комиссия недоуменно переглянулась. Столько всего здесь перерешали, а он говорит – не то. Как же не то, если начальство кивает головой? Ну, упустили момент разворота событий на стройке, так ведь исправляем. И как! С продуктами, с промтоварами, с телевидением – все решили...

– Говорите, – сказал Болбат. – Извините, если можете, что мои заместители перебили вас на полуслове. Похоже, в нашем весьма насыщенном разговоре началась кристаллизация главного, ради чего мы все здесь работаем и будем, должны работать!

– Вот и я о работе. – Ягодкин встал с места как раз напротив Болбата, отмахнулся от дыма, набравшегося в красном уголке, и начал говорить.

– Работаем мы все плохо. И я. И начальник стройки. И, главное, вы, Владимир Петрович. – Ягодкин как стенку клал: кирпичик к кирпичику. – Сначала про себя. Я тут вроде самый знаменитый. Рабочий у меня умеет больше всех. Бригадный подряд и все такое прочее – все первыми. А почему? Да потому, что управляющий стройкой у меня вроде диспетчера. Чуть чего не хватает – к Глазкову. Вынь да положь. Он и вынимает. Тем и живы. Стыдно. Месяц поработали на бригадном подряде, точно воздуха свежего глотнули.

Теперь о Глазкове. Он десять раз мог бросить стройку, уйти на легкие хлеба, да вот не хочет. И не может вытянуть стройку в одиночку. Он, извиняюсь, как лошадь, тянет этот воз, эту стройку в гору и не видит, что творится на обочине. А на обочине и спецодежды не хватает, и топоров, и пил, мастерков. Хороших... И непонятно, почему. Народ поймет и перебои с мясом и много что еще, хотя в том же Ак-Довураке или Хову-Аксы снабжение гораздо лучше, но перебои в деле народ не хочет понимать и не должен этого делать. У меня приятель в местной газете работает. В отделе писем. Так, говорит, давно мечтаю получить письмо трудящегося. Он так и говорит – письмо трудящегося, который жаловался бы, что МНОГО работает, устает, работать больше не может. Так нет, говорит, жалуются на простои, на то, что перекуры частые, жалуются на свое БЕЗДЕЛЬЕ, вот в чем дело. И зависит это от вас, Владимир Петрович. (Болбат машинально кивнул Ягодкину.) Точнее, от вашего главка. Говорят, большое видится на расстоянии. А главк не видит. Вы Глазкова на ковер вызовете, пропесочите как следует и снова отпускаете с миром. А отпускать нужно с новыми людьми, с деньгами, с разрешением, скажем, строить жилье не только для переселенцев, но и для нас, строителей. Только так. Тут цифра одна называлась – сорок два процента. Считай, больше половины специалистов-строителей не хватает на стройке. И не будет хватать. Потому как и те, что есть, стоят без дела. Сплошные «тары-бары», а не работа. Хотя бы кто пожаловался после смены, что устал, рук-ног не поднимает. Но устаем без дела... Когда работать будем, Владимир Петрович?

Все обеспокоенно ждали, что еще выкинет строптивый бригадир. «Избаловали мы его», – проговорил кто-то. На него шикнули – притих. Ягодкин молчал. Молчала комиссия. Старательно отводила глаза от председательского места.

– Если что не так, извините, – нерешительно начал Ягодкин, а закончил так: – Да нет, все так. Не извиняюсь.

И сел, как встал. Спокойно. И это спокойствие его выключило тишину, и все услышали слова Болбата:

– Вот этой речи я и ждал. «Когда работать будем?» Вопрос, что называется, под дых. Давайте отвечать.

Он думал, что начать придется самому. Спросить с кого-то можно, лишь зная все ответы. Но в жизни нет учебника, в конце которого записаны ответы. Значит, только решать да решать, стараясь не ошибаться. Только так.

И еще он думал, что комиссий было предостаточно. Они констатировали очевидное, но дальше этого не шли. Теперь если и нужна будет комиссия, так только по проверке выполнения всех решений предыдущих.

– Что ж, давайте отвечать. Начнем с меня.

Что же было дальше? А дальше была работа. Были строгие выговоры и серьезные мероприятия, перечень которых занял бы не одну страницу в журнале. Была работа, которую следовало начать годом раньше. Я никогда не возлагал больших надежд на приезд таких вот «пожарных» комиссий и потому сознательно переждал несколько месяцев, чтобы посмотреть, что изменилось в жизни Нового Шагонара. Есть перемены. К лучшему. Налаживается снабжение продуктами, промтоварами, и главное – строительными материалами. Изменился настрой ребят. Хотят работать и работают. Довольны, что вовремя написали серьезную жалобу в серьезные инстанции. Помогло.

Встретился с Ягодкиным. «Работаем в радость», – сказал словами сменовской рубрики. «Что помогло?» «Да Болбат тот же. Ему, видно, тоже работать в тягость скучно. Скучно, понимаешь, работать просто так, для зарплаты, и нам и каждому».

Потом зашел в комитет комсомола. Раньше секретари здесь менялись быстрее, чем направление ветра. «Головой ручаюсь, что каждый из нас видел все беды, но... не знал, за что браться в первую очередь», – с горечью говорил мне очередной комсомольский лидер стройки.

– И чем же все кончилось?

Вопрос был риторический, потому что я уже видел перемены: уменьшилась текучка кадров, в Тувинском обкоме комсомола все реже стал появляться вопросительный знак против этой первичной организации. Живинка наконец появилась в работе.

– А мы поняли, что права не даются, права – берутся, и... поехали в гости на Саяно-Шушенскую. Опыт перенимать.

– Переняли?

– Трудно, – вздохнул секретарь. – Там такие масштабы! Такие дела! Захлебнуться можно. Но, смотрим, комсомол берется не за все. Зато то, что поставил своей целью, тянет до последнего. Вот, скажем, четвертый, комсомольский, агрегат Саяно-Шушенской гидростанции. Его ведь пустили досрочно благодаря тому, что комсомольцы настояли, убедили и доказали необходимость этого!