Не глядя на часы

Руководство наше вначале колебалось, поскольку наилучшее время наблюдений приходилось как раз на период ночного отдыха. Но мы с Виталием убедительно просили Центр разрешить нам пренебречь режимом: «Отоспимся дома».

Сориентировав станцию, я вывел ее на сияние, а Виталий провел съемку. Но вот досада: станция тем временем, двигаясь по орбите, неумолимо уходила от сияния. Было это в районе Южного геомагнитного полюса, где сияния особенно сильны. Но мы и на мгновение не растерялись. Я по какому-то наитию разворачиваю станцию объективами аппаратуры в обратном направлении, а мой бортинженер включает разнообразную фото- и спектрографическую аппаратуру. Такие случаи лишний раз подтверждают, насколько важен человек на борту космической станции, сколь велика цена его знаний, навыков, находчивости.

Бывают ли у космонавта проявления слабости, неуверенности? Имеет ли он на это право? Права, конечно, не имеет, но ведь мы тоже живые люди, как и все.

Помню, как мы встревожились, когда обнаружили на иллюминаторе глубокий след попавшего в него микрометеорита. Естественно, что метеориты бывают и покрупнее, и, попади такой в корпус станции, неизвестно, чем бы это могло кончиться. Вот и тогда тоже захотелось домой.

Но когда наступили последние дни полета и мы с Виталием стали «укладывать чемоданы», то такая тоски взяла, так вдруг захотелось остаться еще хоть на несколько дней. И поработать, поснимать, полюбоваться этими фантастическими красками космоса. Но просить Землю об этом бесполезно.

И, возможно, проявлением какой-то слабости нужно считать и наше отношение к космической физкультуре. В работе тратишь много сил и времени. И вот при всем этом неумолимые земные врачи требуют ежедневного выполнения целых физкультурных «парадов» на борту – комплексов упражнений, отнимающих прежде всего время, которого нам всегда так не хватает. Мы прекрасно понимаем, что в этом не прихоть медиков, а чрезвычайная необходимость. В длительной невесомости обезвоживается организм, из костной ткани выводится кальций, перераспределяется кровь от ног к голове, сильно ослабевают те мышцы, которые в земной жизни постоянно нагружены. Дабы избежать этого, мы постоянно находимся в специальных костюмах, создающих статическую нагрузку на костно-мышечный аппарат, и, конечно, занимаемся физупражнениями. Здесь нам в помощь специальные тяги и эспандеры, бегущая дорожка, велоэргометр. Вы, наверное, видели на экранах телевизоров, как мы быстро крутим педали и лихо бегаем на месте. Но откровенно скажу, это труд, нелегкий физический труд, который далеко не всегда нам в радость. Но – надо. А раз надо, значит, выполняем.

Позже, когда мы уже находились на Земле, одному из ветеранов советской школы космической медицины, директору института медико-биологических проблем Олегу Георгиевичу Газенко, задали вопрос: «Вы разрешили бы Климуку и Севастьянову поработать на орбите еще месяц?» Он, не задумываясь, ответил: «Да». И я твердо знаю, что причиной тому неусыпное – в буквальном смысле этого слова – внимание к нам врачей и все то, что мы делали по их наставлениям. Но мы вернулись в срок – такова была программа.

...Самые первые шаги по Земле. Медленно, не очень уверенно, но самостоятельно мы с Виталием двинулись к ожидавшим нас вертолетам поисковой группы. Это была еще одна победа! Значит, подтвердились прогнозы не только технических специалистов, создавших орбитальную станцию, но и расчеты медиков, уже накопивших богатый опыт по предыдущим пилотируемым полетам, научившихся не только понимать состояние здоровья человека на борту, но и прогнозировать его. Это они создали замечательную бортовую аппаратуру диагностики, а также разнообразные средства поддержания высоких жизненных «кондиций».

Но было и еще одно обстоятельство, еще один фактор, сильно влияющий на эти «кондиции». Правда, его не измерить, не сосчитать, не занести в протокол. Специалисты называют его « психологической совместимостью ». Два человека в замкнутом пространстве. Девять недель ежедневной работы по 12 – 15, а то и больше часов в сутки. Практически никаких выходных – запланированные дни отдыха, как правило, уходят на работы, которые самим хочется выполнить сверх программы, либо на «долги» – на то, что не успели сделать, на то, что нужно сделать получше, а также на регламентные, настроечные, наладочные работы. В общем, все это так или иначе «работает» против экипажа, все это исподволь и неумолимо стремится заострить грани человеческих отношений. Недаром писатели-фантасты убеждали, что самое страшное, с чем столкнется человек в космосе, – это одиночество. Этой проблеме посвящались целые романы. А вывод был таков: человек долго в космосе не проживет, не выдержит психически.

Конечно, перед полетом пары подбирают. В отряде космонавтов бывали случаи, когда экипажи распадались именно из-за того, что люди не подходили друг другу. Разумеется, все это происходило до полета.

Мы с Виталием были очень дружны на Земле. И знали, что полет будет тяжелым испытанием нашей дружбы. Знали и готовились к этому. Я не скажу, что в этом плане все было идеально гладко. Бывали споры, недоразумения, даже обиды. Но дальше этого дело не шло. Каждый из нас в нужный момент говорил себе «стоп». В общем, на борту «психологический климат» был хорошим. А мы с Виталием и после полета остались добрыми друзьями, встречаемся часто не только в служебной обстановке.

К Земле после двух месяцев полета привыкал Виталий сложно. Помню, как-то проснулся и, увидев нашего врача, недоуменно спросил: «Ваня, а ты откуда взялся?» В первые дни его да, пожалуй, и меня не покидало ощущение, что нужно торопиться на работу. Представляете, два месяца мы жили с постоянным сознанием своей задолженности перед самими собой.

Журналисты, помню, в первые наши дни на Земле заметили, что у Виталия каждая фраза стала сухой, телеграфной. Будто он по-прежнему на связи с Центром управления и экономит каждое слово.

Еще вспоминаю, как в первые дни после возвращения все, что ни берешь в руки, стараешься положить под что-то, заткнуть, укрепить, зафиксировать, дабы не уплыло. Сам этого не замечаешь – люди говорят. В общем, глубокий след оставляет долгий полет. Совсем особую окраску имеет тоска по Родине, по дому. Тысячу витков налетали мы на своей станции над планетой. Часто, очень часто пролетаешь над знакомыми городами, реками, горами. Узнаешь многое. Виталий, к примеру, видел тот маленький двухэтажный дом в Сочи, где живут его родители. И вот представляете: до своих-то, как говорится, рукой подать, но нет, не дотянешься. Слушаешь по радио «Последние известия», музыку, ведешь беседы с коллегами, иногда даже с семьей, ощущаешь такое к себе внимание и тем не менее...

Однажды Виталий явственно услышал, как по обшивке станции бил дождь. Была ночь, и он, не доверяя себе, выбрался из спального мешка и, подплыв к иллюминатору, заглянул в него, будто и впрямь надеялся увидеть дождевые капли. И только тогда он понял: приснилось. Я в тот момент не спал и с удивлением наблюдал за другом. Потом мы долго говорили с ним про то, какие бывают дожди, как пахнет трава, земля, хвоя, по которой бегают наши дети и от которой так отвыкли наши ноги.

Подошел сеанс связи с Центром управления, Виталий в странном волнении спросил, был ли на Земле дождь час или два назад.

— Да, – ответили ему, – у нас прошел такой грозовой дождь, что до сих пор пахнет озоном и цветами.

— Не понял, повторите, – возликовал Севастьянов. – Неужели правда прошел дождь?

— Ну, да, нормальный, обычный. Ничего особенного.

— Как это нормальный? Как это ничего особенного? – смотрел на меня Виталий в недоумении. Каждый из нас мечтал в этот момент вымокнуть под дождем. Хотелось ступать по сырой земле, по траве, по лужам. Босиком, по-мальчишески, топ-топ-топ. Мы так соскучились по топоту ног. И чем дольше мы летали, тем больше щемило в груди.