Летучий кадр

И вот с тех пор, как только пригреет солнце, сойдет снег с московских крыш и зазеленеет причудливый кустик тополя, растущий в трещине стены, напротив моего окна, я ждал Алешку Он никогда не писал. Появлялся неожиданно. Весь наполненный виденным и желанием видеть новое и новое.

- Не в северном сиянии дело, - говорил он мне, - квалификацию я получил и везде теперь требуюсь. И на Сельмашстрое, и на Донугле! И везде мне бывать охота. Самому Днепрострой охота строить, Керченский завод восстанавливать, железную дорогу в Сибири проводить.

Приезжал он ко мне из Баку, держа путь в Ленинград, - приезжал с Днепростроя, направляясь на Урал.

Вот новый тип рабочего. Он не может закиснуть в одном месте. Он все хочет видел своими глазами. Он хочет строить социализм и на Днепре и на Урале!

Мои радостные теории омрачились неожиданным осложнением. В одну прекрасную весну Алешка явился осунувшийся, подурневший. Уголки губ его опустились, как - будто он выпил стакан мировой скорби.

- Да что, - махнул он рукой на мои расспросы, - сам понимаешь, мотаюсь из стороны в сторону... Там за одной приударишь, здесь за другой. Ну и нарвался... Нет ли у тебя хорошего врача?

В это прощанье мы с ним не расцеловались, как делали обычно. Алешка стал взрослым.

Следующее появление Алешки было шумное и разухабистое. Зимой. Часа в два ночи. Появился не один. Он полулежал в объятиях низкорослого, испитого юноши с большими синими оттопыренными ушами. Несмотря на равную степень опьянения, юноша стоически держался на ногах, в то время как Алешка былинкой качался от каждого ветерка.

- Это друг, - рекомендовал Алешка, - это такой друг, кого хочешь убьет, зарежет! Только скажу - пиль! Нет, у тебя таких друзей не было...

Друг подтверждал его заявление, делая страшные глаза.

- Нам что, мы вольные звери, то есть... мы птицы... мы в одном месте отпускные забрали, в другом подъемные... Хочешь коньяку? Хочешь килек? Сардинок? Гиппопотамов!

Юноша молча вытаскивал из кармана в виде иллюстраций к словам Алешки коньяк, кильки, сардинки. Гиппопотамов изображали огромные огурцы.

Юноша, которому было не больше семнадцати лет, оказался действительно героем. Он молча и сосредоточенно выдернул половину всего черного как смоль чуба, спадавшего ухарски на глаза, и подал в знак преданности Алешке. Затем вынул из кармана кинжал и вырезал на обоях имя своего патрона. Под конец он вылил оставшийся сок от сардинок в коробочку из - под килек, в эту смесь налил оставшийся коньяк и так же сосредоточенно и молча выпил. Такой прожженности я от него не ожидал.

Эту ушастую пиявку я долго и мучительно отрывал от Алешки. Я увез Алешку в один подмосковный колхоз - коммуну и буквально спрятал от преданности нового друга. Вместе с сивушной отравой я стал выколачивать из него отраву другого порядка.

В коммуне был ряд замечательнейших вещей. Старинный дом. Пруд, в котором зимой на блесну шли огромные окуни. Парк. сливающийся с лесом, где водились тетерева и зайцы. Самое главное, была в коммуне замечательная молодежь.

День, заполненный работой, не мог поглотить всю ее энергию Вечерами мы катались на лыжах. Ходили в лес и допоздна засиживались на занятиях кружков.

В один из вечеров я рассказал в дискуссионном порядке грустную историю летуна Алешки, не называя его имени. Какая поднялась буря! Особенно горячо возмутились девушки. Алешка то бледнел, то краснел. Он окончательно расстроился, когда выступила Катюша Полякова.

Кате шестнадцать лет. Она полна серьезности. Выросла она в детдоме, в пионерской коммуне. На вид она хорошенький и нежный ребенок, а по положению важный человек в колхозе: зав яслями. Я всегда любовался ее детской серьезностью. Вся коммуна любила и оберегала ее. В ней было столько детской прямоты и нежности, что даже хмурый и всегда на что - то сердитый председатель коммуны расцветал в улыбке, когда она появлялась. Каждый новый человек, приезжий в коммуну, попадал под ее заботливое шефство. Она следила, чтобы ему положили матрац со свежим сеном, дали бы чистую простыню. Ее подшефным оказался и Алешка. Она учила его ходить на лыжах, ловить на блесну окуней. И теперь Катя Полякова выступила с предложением:

- Такой летучий кадр гнать надо из комсомола! Расстроенный Алешка долго не мог заснуть. Притворившись спящим, я с удовольствием наблюдал запоздалые угрызения его совести.

Через несколько дней я уехал. Алешке понравилось в коммуне. Он остался починить им кое - что из поломанного инвентаря. Довольный тем, что спас и направил на путь истинный своего друга, я и подумать не мог о несчастии. Оно свалилось на мою голову, как ледяная сосулька с московской крыши. Мой друг опозорил меня перед коммуной. Он уехал в неизвестном направлении и сумел захватить с собой Катю Полякову! Так оказался я в роли наводчика и сообщника в этом противном преступлении, возмутившем всю коммуну.