Высомол

- Сиверко ще, а вже цыганський пот пробивае... Хатюк сбросил куртку и вдруг выбил ногами дробь «гопака»,

пробежав в присядку до самого края крыши.

- Как живой! - рассмеялся Дерягин и постучал тяжелыми ладонями. - Гляди, не упади, на земле еще холодно, да пока долетишь, скучно станет.

- Чи був бы монтером, коли б стакий ось крыши падав? - Хатюк быстро, молодо и неосторожно пробежал по крыше и, остановившись на краю, обвел вокруг себя рукой. - Та це ж майдан справжний, а не крыша. Ось, гляньте!

Гладкие железные листы образовали широченную площадь, а чугунная решетка, опоясавшая эту шестнадцатиметровую высоту, сделала ее надежной и спокойной. Крыша еле заметно вздрагивала, будто дышал гладкой спиной завод. Под ногами в многосердечном теле творили что - то бесчисленные головы, руки, трансмиссии, агрегаты. Внизу на многометровой глубине разбежались узкоколейки, вагонетки, краны. Дальше - поля с редкими кусками снега, будто, убегая, растеряла зима снежное белье. А перед самыми глазами пять труб, как пальцы, держат «вольтову дугу» - солнце.

Потом Павел посмотрел на груды шлака, угля, камня и ржавого железного лома, разбросанного по двору завода, и вспомнил слова Бориса:

«Чертовски грязно на нашей земле. Мне она иногда кажется грязной картошкой, которую зафутболил какой - то чудак, и она летит теперь в пространстве. Скучно сидеть этаким муравьям на паршивой картофелине. Садись, Павло, подвезу к чертовой бабушке или до... социализма».

Павел «садился», но не потому, что собирался ехать с Борисом на картофелине, а потому, что эти слова требовали такого же гладкого ответа, а под языком не оказывалось ничего, кроме общих и больше нутряных мыслей о радости труда, стройке, любви к... О последнем Павел не стал бы говорить с Борисом, не мог бы говорить, а первые мысли не раз и у Павла сталкивались с грудами мусора, с серыми людьми; нет, Борис здорово назвал их - муравьями на картошке...

Павел снова осмотрел мусорный двор внизу, перевел глаза на крышу, снова взглянул вниз и яростно набросился на бухту провода. Он забыл, как разворачивается провод. На втором кольце свернулся «жучок», значит - провод перекручен и лопнет...

- Павло! Сатана! - кричит Хатюк, - ты що, сказився? Мы вже десять хвилин диви - мось на тебя. Чи ты аэроплан вынаходив?

- И на телефон лететь собираешься? - докончил за Ха - тюка с ласковой насмешкой Дерягин.

- Чи ты летось хутор ту - точки расплануваты зибрався? Може щей с бабой та с телефоном? - уже хохочет Хатюк.

И так же вторит ему Дерягин:

- Тогда, глядь - поглядь, бери меня до себя сторожем, - до хутора и до бабы. Спецодежды не нужно: тут летом припечет, а стыд с земли не увидят.

Они заливисто хохочут, наперебой развивая непристойные мысли о хуторе на крыше, «й такие зручной, такий спокийной, як молода жинка у медовом мисяцы».

Но, похохотав с ними, Павел вдруг ошарашивает их странным ответом:

- На земле у нас грязно, так мы здесь для Щеглова хутор, в самом деле, распланируем.

Выпалив это, он срывается и бежит к лестнице, а Хатюк обкладывает его:

- Тю на тэбе. Скаженный. Жеребэць, куды тебе повисло?

Электрики остаются одни. Споро и ловко идет у них работа, - она не прерывается даже в минуты горячих разговоров, до того привычны к ней руки, но вот Хатюк роняет плоскогубцы и говорит: