Игрушечный самолетик, в котором летели журналисты, вдруг затрясло, как таратайку на ухабах.
– Что случилось? – спросил задремавший было Кларк.
– Грозовой фронт, – сказал пилот.
– Вам разве не давали погоды? – спросил Кларк.
– Дали, – мрачно усмехнулся пилот. – Только метеорологи – народ скрытный. Жене – и то правды не скажут.
Самолетик тряхнуло сильней. За иллюминаторами молния распорола темное небо. Журналисты тревожно прильнули к стеклам. По ним ползли водяные струи.
– Н-да, ничто так не украшает газетную полосу, как хороший некролог, – задумчиво сказал Стэннард.
– Ну, из нас слепят шикарный, – потирая ушибленную голову, отозвался Морр. – Украшение для всех солидных газет. Интересно, сколько отвалят полос?
– Не обольщайся, – сказала Катлен. – Кларку- – полосу, Максвеллу – три колонки, всем остальным – сто строк.
– У русских есть такое понятие – «братская могила», – сказал Кларк, – это будет братский некролог.
– Жаль, я не оставила в редакции фотографию, где я в зеленой шляпке, – сказала Катлен.
Так они острили, не очень представляя себе размеры опасности, а не на шутку встревоженный пилот твердил в микрофон:
– Я двадцатый... Вызываю триста... Я двадцатый... Вызываю триста... Прием.
– Здесь триста... – раздался в ответ металлический голос, прерываемый разрядами, – вас плохо слышно, вас плохо слышно, здесь триста. Прием.
– Я двадцатый, попал в грозу, попал в грозу! – кричал пилот...
Еще раз ударила молния, самолетик тряхнуло сильней, чем прежде, и треск в наушниках прекратился.
– Я двадцатый! Я двадцатый!..
Пилот снял наушники, тряхнул для верности, еще раз приложил к уху и объявил:
– Рации капут. Будем возвращаться.
– Нам нельзя возвращаться, – сказал Кларк. – У нас все расписано по часам.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.