— А какие надо принимать меры? Как ты считаешь? – бросил Иван. – Ты ведь тоже голова, старший машинист, так! Другой посчитает за оскорбление, если в его дело нос сунули.
— У меня же нет базы, склада. Мне дали – я поставил, и вперед, – стал оправдываться Клюев, – нужен контакт.
— Ну, а если нет контакта, пеняй на себя, никакой ты тогда не голова.
— Смотри, как ты заговорил, – не обиделся Клюев, – что-то я раньше не замечал, дипломатом стал, не иначе.
— Арифметика простая, – понизил голос Иван, – пришли машинист с помощником. На смену дай машину, как положено. Экскаватор – это рабочее место и хлеб тоже. Отработал – сдай, как положено, пожелай всего хорошего и отдыхай. Но уж если поломка – крутись. Свистать всех наверх, тут уж ты голова.
— Да ладно, завелся. Это все прописные истины при нормальной работе... А мой оголец, знаешь что, Иван, отмочил? – засмеялся Клюев, протягивая Ивану сигарету. – Сочинение написал: «Мой батя на стройке служит в тяжелой артиллерии, легкой на подъем. И выполнение государственного плана в основном зависит, как сработают механизаторы и мой отец». Каков, а? Стоит жить. Понимаешь, Иван, когда мы с тобой Вилюйскую еще начинали, экскаваторы дали, помнишь? Я ведь топора в руках не держал. А потом как навострился. Как заведенный после работы балок строил. Интерес был. Понимал, с моей Наташкой никак нельзя врозь. Вспомни, вспомни: штаны не держались, а душа пела...
Иван вспомнил, тогда он еще подначивал: «Вот увидишь, Клюев, сбежит от тебя Наташка!» Клюев, Клюев... Эх, и Тонька, Тонька! Ну, что квартира, чего ее караулить, куда она убежит. Гарнитур жалко, поцарапают, обдерут черную полировку. Глядись теперь в нее. А если сердце на куски, все в ссадинах – этого мы не видим, не замечаем. Все как мыши стали, хватаем гарнитуры, дубленки, канделябры-моделябры и все к себе в нору тащим. Собираться по праздникам даже перестали. Песен не поем. Только и толкуем о сберкнижках да о машинах. Едим друг друга поедом. Вот и мы с Клюевым без соли жрем друг друга, злее не знай кого стали...
— Ну, я пошел, – сказал Иван.
— Давай, давай.
Иван выбрался из карьера и вышел на широкую наезженную дорогу. Перед ним открылась панорама поселка: до самых домов стоял окуржавевший лиственничный лес. Сквозь курсак проступали черные, будто обуглившиеся прутья. За деревянным кварталом поднимались пятиэтажные дома. Иван уже знал, где должен встать малосемейный дом, а когда подошел к поселку, ужаснулся: из-под земли торчали сваи. Тоска отозвалась в сердце едкой болью. У Клюева жена, и пацан при нем. Когда делили первый дом, больше всех драл голос кто? Клюев. Лез из кожи – теперь живет. А Иван все телится, как говорит Клюев, да и Тонька сама виновата: уведут, потом будем локти кусать. Верно, что жизнь не стоит на месте. Но и буром переть тоже нехорошо. Иван злился, а на кого, и сам не знал.
К начальнику он не вошел, а влетел, бухнул дверью. За столом сидел Тимуров. Больше в кабинете никого не было.
— До каких пор это будет продолжаться, вы что, Тимуров, издеваетесь!..
— Не будет тебе крана, Иван, кричи не кричи, – остановил Ивана Тимуров.
— А-а! – только и сказал Иван и вышел.
У крыльца стоял «газик». Иван бросился к шоферу.
— Спроси шефа, – кивнул водитель и тупо посмотрел на дверь. Иван побежал к масловозу.
— Слушай, браток, подбрось на монтажную, а то ноги не гнутся. Шофер высунулся из кабины, посмотрел бригадиру на ноги.
— Два подбросим, раз поймаем. Лады. Поехали. Иван бухнулся на сиденье и хлопнул дверкой.
— Ты, бригадир, на моей «Катьке» зло не срывай, она ни при чем тут.
— Извини.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.