Хлебов разлив безбрежный

– Не за золото работаем, – мрачно буркнул Черников.

Босавец подмигнул.

– Правильно, хлеб-дороже золота. Лицо Черникова оттаяло. На производственные темы он говорил с охотой. Я узнал, что на базе бригады создан уборочно-транспортный комплекс, работающий по ипатовскому методу, а поэтому он, Черников, официально именуется теперь начальником комплекса. Правда, ребята по-прежнему называют его бригадиром.

– Не скоро, наверное, привьется это непривычно звучащее – «комплекс». Но дело тут не в названии, – говорил Черников, – а в организации труда, совершенно иной по сути: работа крупными группами, коллективная ответственность за результаты труда, ставка не на рекордизм, а на взаимовыручку, на слаженное взаимодействие всех звеньев комплекса...

Он сказал, что хлеб очень трудный – местами полег из-за тяжести колосьев, да и густота не везде одинакова – тем более что комбайны часто ломаются, а запчастей не хватает, и все-таки уборку урожая комплекс завершит не позже чем двадцатого, как и записано в обязательствах, которые они приняли всем коллективом, когда вставали на ударную корчагинскую вахту. А с каждого из 4092 гектаров они соберут по 19 центнеров зерна, хотя плановая урожайность – 16,8 центнера, и в общей сложности страна получит от их комплекса 7774 тонны хлеба.

Я попытался представить себе, как бы выглядела вереница из десятитонных ЗИЛов с этими 7774 тоннами в кузовах, и не смог.

Цифры были интересные, но с помощью одних только цифр о человеке ведь не расскажешь, а говорить о себе Черников не хотел. Как только разговор отклонялся от производственных дел, он замолкал, и глаза у него были, как у спринтера, который разговаривает с журналистом, а душой и сердцем там, на дорожке, ведущей к финишу.

– Приехал я из Луганской области... В нашем комплексе плохих работников нет, все освоили целинный класс уборки. Но если вам нужны фамилии, записывайте: Гольцев, Гер-лох, Потапченко, Майко... Очень люблю украинские народные песни... В нашем комплексе девятнадцать комбайнов. Бывает, что сразу все работают на одном поле...

Вот оно, прямо перед глазами, удивительное это зрелище: широкое поле, всхолмленное вереницами серебристых, с прозолотью валков, светящихся как бы изнутри, и на фоне размытой голубизны оранжевые комбайны,

которые ползут, равняя строй, словно оранжевые кони в одной упряжке. А над полем, над комбайнами, над всей степью – белое сентябрьское солнце, лучи которого, подобно рентгеновским, просвечивают все насквозь.

Но главное удивление было, как оказалось, впереди. Мы с Черниковым приблизились к комбайнам. И тут Я увидел, что управляют «Нивами» мальчишки – пятнадцати-шестнадцатилетние на вид. Черников, по-видимому, подсмотрел у меня в глазах недоумение.

– Помощники, – пояснил он. – Помощники комбайнеров. Девятиклассники из нашей совхозной школы. Ребята сами – никто их не принужи-вал – решили на комсомольском собрании: поможем совхозу убрать урожай. В нашем комплексе двенадцать таких помощников. Славные ребята, старательные... Правда, поначалу не все у них получалось, ведь теория – одно, а практика – другое. Самым трудным для них оказалось научиться скорости переключать, а без этого не обойтись: хлеб по густоте очень разный. Пришлось обучать на пальцах. Хлопчик в кабине, я – внизу. Поднимаю один палец – значит, включай первую скорость, поднимаю три – значит, третью, ну и так далее... Особенно один мне по душе пришелся – Виталий Ганзер. Упорный, все ему надо узнать до тонкостей. Жаль будет, если такой парнишка уедет в город, – вздохнул Черников, – что он в городе найдет, еще неизвестно, а себя потеряет, он же прирожденный механизатор... А помощь от этих ребят такая, что больше любого «спасибо» стоит. Мы ведь по двадцать два часа работаем. А долго ли человек выдержит, если на сон ему остается всего два часа в сутки? Вот мы и разделили рабочее время таким образом: от зари до ужина работают помощники, а в ночь выходят опытные комбайнеры. Они, понятное дело, и днем не ваньку валяют – у своих комбайнов дежурство несут, чтобы, чуть что не так, прийти на помощь, но все-таки большое облегчение...

Наверное, вот это и имел в виду Дьяченко, когда говорил, что пополнение в «Андреевском» готовят исподволь и заблаговременно, думаю я. И тут же слышу:

– Про что бормочешь, корреспондент?..

Голос Вильда возвращает меня к действительности. Вероятно, забывшись, я и в самом деле начал вспоминать вслух.

– Удивительных мальчишек вспомнил...

Вильд с готовностью включается в разговор:

– Меня тоже один здешний мальчишечка поразил. Представляешь, загрузился я зерном, собираюсь уже гнать на элеватор, тут-то он ко мне и подвалил. Зырк – влево, зырк – вправо: нет ли кого поблизости? И шепчет: «Подбросьте, пожалуйста, до Шортандов». А дело к ужину, уже автобус подошел, на котором всех этих пацанов-помощников на центральную усадьбу отвозят. Что такое, думаю, дружки по домам, а этому Шортанды понадобились. Короче, прихватил его, а в дороге выясняется: зуб у него разболелся, да так, что невтерпеж. С самого утра разболелся, а он никому ни гугу: боялся, домой отправят. Целый день с зубной болью работал, представляешь? А после работы, втайне от дружков, решил смотаться в районную поликлинику... На следующее утро встречаю его здесь. «Ну, как зуб?» – спрашиваю. «Порядок, выдернули», – отвечает... Вот какой поразительный мальчишечка...

Мне все больше нравится этот Сашка Вильд. А поначалу он вызвал во мне чувство неприязни. Когда я вошел в эту комнатенку на две койки, он собирался ложиться. Стоял между койками. Майка не первой свежести, черные

сатиновые трусы до колен, так называемые «семейные», бакенбарды, как у его великого тезки Александра Сергеевича, а на плече наколка: «Нет в жизни счастья». Ну, и тип, подумал я, у меня в жизни тоже, может быть, нет счастья, но зачем же афишировать это перед всем грамотным человечеством? Откуда мне было знать, что он в чем приехал, в том и приступил к работе, только мыло купил в универмаге и одолжил полотенце...