– Скрытный стал, – говорит она тем тихим, таинственным голосом, каким говорят: «воровать стал» или «пить начал», – ни о чем не хотел со мной разговаривать. И все к почтовому ящику. Я спрашиваю: «Что у тебя с Леной?» Молчит. Понимаете? Раньше все мне рассказывал, а теперь молчит.

«Здравствуй, Леночка! Я не думал получить письмо так быстро, просто так, по инерции, потопал к почтовому ящику – и вдруг нашел твое письмо! А у меня как раз сегодня такое настроение паршивое, что не знаю, куда от себя мне деться... Леночка! Можно, я приеду к тебе на полдня? Я так соскучился, что ты представить себе не можешь. Я только погляжу на тебя и уеду. А твоих пляшущих человечков я не могу разгадать, у меня нет ключа. У тебя в первом слове две одинаковые буквы, и если даже предположить мое имя в разных вариантах, все равно не подходит». Ну скажите, разве не беда? Получил человек письмо, а она валяет дурака и пишет (и, может быть, самое главное?) конан-дойлевскими пляшущими человечками, жди теперь, пока достанешь книжку! Дите, хорошее дите, только вот тоска уже не детская.

А Элла Степановна (я следую ее рассказу) места себе не находила. Послала мужа («Тебе, мужчине, проще, узнай, что у них с Леной»), муж покорно пошел в сарайчик, где жил Борис, разговаривал, «много приводил жизненных примеров», пасынок со всем соглашался, но на вопросы не отвечал. Как чужой!

Нет, все началось до того дня, когда Борис заговорил о женитьбе.

– Тогда уж я сама стала с ним разговаривать, – рассказывает мать. – «Боря, – говорю, – у вас с Леной должны быть только лишь ученические отношения, исключительно ученические!» Вы думаете, и тут он мне что-нибудь ответил? А уж как он начал чудить после ее отъезда!

«Здравствуй, любовь моя, Ленка! Я сейчас буду тебе душу изливать. Начнем с твоего отъезда и дальше в хронологическом порядке. Значит, так. Как только ты уехала, я вернулся домой и до обеда провалялся в трансе, а потом вспомнил, что мама мне заданий кучу дала. Пришлось вставать и за дело приниматься. Ремонт у нас, сегодня с батей ванну ставили, еще надо рамы на веранде сделать, а потому сказать тебе, когда приеду, я не могу. Кто его знает, что мать еще придумает. Я и так уж ей половину проводки поменял. Током бы меня стукнуло, что ли?»

Скажите мне, какие школы, курсы, университеты должны проходить матери, чтобы научиться понимать сыновей? Ведь диву даешься, чему только не учится современный человек с детского сада и по самую смерть. К чему только в жизни его не готовят все эти математики, физики, биологии – великие науки! К одному только они его не готовят – к самой жизни и не могут научить пониманию других и самих себя. Как решать бесчисленные задачки на проницательность сердца? Их решают уже на практике, кто как умеет. А если не умеет?

Когда женщина растит сына одна, меж ними обычно возникает особо счастливое товарищество, основанное на взаимопонимании, которое просто совместным житьем, пусть и долголетним, не дается, а возникает в том многосложном процессе, когда один растет, а другой выращивает. Тогда-то всходят и нежно переплетаются меж собой самые заветные привязанности. Они всегда под угрозой, жизнь вечно будет их испытывать. Каждая мать должна быть готова к неизбежному: настанет время иных интересов, новых дружб и, наконец, любви. И пусть настанет, это прекрасно, но надо уметь перенести при этом потерю власти (а у какой матери ее поначалу нет?), утрату собственности (а какая мать не ощущает ребенка как собственность?). Все это, могут сказать мне, всем известно. Теоретически. На деле же нужно великое искусство, чтобы при столь крутых поворотах не порвались бы связи и скрепы. Элла Степановна, неглупый человек, уважаемая, как видно, женщина, мастер цеха, о таком искусстве не знает ничего.

– Я ему говорю: «Ты ведешь себя неприлично по отношению к матери! – продолжает она, разгорячась. – Ты что, не видишь: мать нервничает!» А он уйдет к себе и ничего не скажет. «До какого времени, – кричу, – ты надо мной издеваться будешь?!»

«Знаешь, Ленка, после твоего отъезда время для меня словно остановилось. Те три дня, что мы были с тобой, промелькнули, как один миг. Не успел оглянуться и уже снова один. Аленка, милая моя, любимая, медвежонок мой маленький, неуклюжий, без тебя мне не жизнь, вот и все. Ну, ладно плакаться, ты еще и не поверишь мне, скажешь – трепач. До свидания, дорогая и многоуважаемая Елена Валентиновна! Надеюсь на скорое свидание. Припадаю к стопам. Ваш верный слуга Борис».

Стали Элла Степановна с мужем держать совет: что делать? Пропал у парня интерес к жизни. Давно надо паспорт получать – не идет. О приписном свидетельстве в военкомат пора думать – не думает. Решили – это переходный возраст. Опасный возраст, при котором нужна осторожность, и было постановлено больше не ждать, а сразу купить Борису мотоцикл.

Переходный возраст? Но что знала мать о переходном возрасте, если надеялась решить его сложности так просто – дорогим подарком.

То, что произошло дальше, ударило мать в самое сердце: отказался! Отказался Борис от мотоцикла. «Не надо», – сказал. Уходила на глазах власть над сыном, и не было сил ее вернуть.

Однако, отказавшись от мотоцикла, он с неожиданной легкостью согласился на шитье костюма, но это (новое оскорбление!) оказалось уловкой: за отрезом надо ехать в город, а в городе кто? Во время этой поездки он и сказал матери о намерении жениться. Это было как удар грома, ошеломивший и лишивший языка! Придя в себя, мать, конечно, согласия не дала. Какая женитьба?! Учеба – вот о чем вы должны думать (опять ошибка, вечная ошибка родителей, которые убеждены, будто на время учебы юная жизнь должна впасть в спячку, погрузиться в анабиоз, и только та часть мозга, что ведает учебной программой, пусть будет включена и работает).

А в бессонные ночи после их разговора она лежала и думала: ребятишки еще, не знают, что ранние браки неживучи, не представляют, каково это – в двадцать лет остаться одной с ребенком на руках. А при мысли о том, что ее мальчик начнет свою жизнь с забот, с пеленок или, того хуже, опутанный алиментами... Загубит, загубит он свою молодость, свой талант!

И она сделала еще одну попытку сближения. У нее скопились деньги, крупная сумма, которую она решила теперь положить в сберкассу на имя сына. Рассказывая мне об этом, Элла Степановна горько заплакала – впервые за весь наш разговор.

– Если бы моя мать, – говорит она, всхлипывая, – такое для меня сделала, я бы ноги ей целовала! А он? «Мне ничего не надо. Оформляй на себя».

Разъезжалось, расползалось взаимопонимание, уступая место отчуждению и разладу. Он уехал из дому (как мы знаем, на три дня раньше начала занятий). К этому времени он уже действительно жил у Лены, и чуткая «полиция нравов» сняла свой пост.

Наш разговор все ближе к роковому вечеру, а рассказ Эллы Степановны все невнятней (то же будет и с отчимом). И вот он, вечер. Да, она тогда «крепко ругалась» на сына за учебу (боже мой, смерть давно уже расставила все по своим местам, а эта несчастная женщина все еще озабоченно твердит о зачетах и прогулах!), требовала, чтобы назавтра оба явились в училище и чтобы вызвали Ленину мать. Это не все, что она тогда сказала им, и я должна длить пытку, задавать свои вопросы ей, потерявшей единственного сына (я знаю, она теперь ни минуты не может оставаться одна, и нет у нее ночей!). И все же я спрашиваю, не говорила ли она еще чего-нибудь. Нет, больше ничего. Наутро они с мужем ждали ребят в училище к назначенному сроку, потом отчим поехал за ними, Элла Степановна осталась у ворот, к ней подошел Саша (вот он, тот разговор), и она попросила его: езжай к ним, скажи, чтобы приходили.

– 1/1 больше ничего? – спрашиваю.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.