Я наклонился над черной бездной и обронил вниз пару ласковых.

Обычно Бяша понимает: если культурный человек – я, например, – катит на него тяжелые валуны ласковых, значит, человек на краю. На краю своего интеллигентного долготерпения. И поставил культурного человека на край он, Бяша. Своим нехорошим поведением. Все это Бяша необыкновенно тонко чувствует. Даже когда ему бывает затруднительно вязать лыко. Даже когда случается оказаться совсем плохим – зрачки на свет не реагируют. Диковинно, но факт: и в этих – по-научному экстремальных – обстоятельствах пара ласковых всегда доходит до Бяшиного сознания, и он покаянно мычит – просит прощения за причиненные хлопоты.

Тем более поразительно выглядела сложившаяся сейчас ситуация: мы успели приговорить всего-навсего одного «Ермака Тимофеича» (по ГОСТу – «Сибирской»), а Бяша не подавал никаких признаков жизни вот уже, наверное, минут двадцать. Этого просто не могло быть.

Ну, спустился человек в погреб за солеными, ядреными, дубовым листом приправленными огурчиками. Что с того? Сколько можно нагружать миску? Миска не грузовик, тут не попотеешь. Или, может, нету у тебя больше лобастых, в пупырыпь-ках, может, пожрал ты их все за зиму? Так ты вылазь сюда, на свет, объяснись культурно, не морочь людей...

И вдруг в ходе данного рассуждения в голове моей высветило: и впрямь морочит меня Бяшка, прятки, дурковатик, со мной затеял. В сердцах прострочил я черный квадрат подпола забористой очередью. И «пульки» в той очереди были на заглядение – одна к одной, хоть личным клеймом меть.

В ответ – ни гу-гу. Тогда я вооружился пряником.

– Бяша, – ласково так зову, – кончай шутковать, «Ермак Тимофеич» простынет.

И снова ни гу-гу. Хотя Бяша отродясь не давал простьшуть ни белому, ни красному, ни заводскому, ни самодельному. «Тады – ой!» – подумал я словами одного киногероя и метнул в проем порожний «пузырь».

Где-то глубоко под землей глухо отгремели склянки, и наружу опять вылезла тишина. Ялок-рылся испариной, но заставил себя снова склониться над квадратной бездной. Ничего не разглядев, я нащупал ногой первую ступеньку и начал спускаться вниз. Склепный хлад ласкал мою спину, но я самоотречение продолжал спуск.

Внезапно под ногой что-то взвизгнуло. Я коротко вскрикнул, цепенея от ужаса. Но в следующую секунду во спасение свое смекнул: это башмак скользнул по боку разбитого «пузыря». Я был на дне погреба.

Подземелье жило своей жизнью: полусгнившие полки, как в гамаках, отдыхали от безделья в мощных сетях паутины, по которым деловито шастали злющие пауки-акселераты; сиротливой горкой, сознавая, что обречены, ютились в углу толстобрюхие импортные бутылки, не подлежащие обмену; с ними соседствовал ящик-пенсионер, проросший бледноликими поганками и давно позабывший, кому и для чего он служил. И только две кадушки, кокетничая новенькими обручами, всем своим видом выхвалялись: к ним-де регулярно прикасаются человеческие руки.

Это были кадки для огурцов, без которых Бяша жизни своей не представлял и которые, по правде сказать, засаливал мастерски, пользуясь таинственной прадедовской технологией. Бяша никому не выдавал секретов посола, не зарясь ни на какие посулы.

Повертев головой туда-сюда, я удостоверился, что больше в погребе ничего не было.

То есть как это ничего? А где Бяша, который спустился сюда полчаса назад?!

Я лихорадочно обшарил глазами стены, потолок и пол погреба, ворохнул горку бутылок, поддел ногой ящик, качнул полки в паутинных люльках, нырнул в одну кадушку – там шуршащей подушкой покоились высохшие листья, коренья и прочая неведомая мне растительность (Бяша сильно уважал рассол), потом в другую, опустошенную лишь наполовину, – там подводными лодками, всплывшими на поверхность, покачивались стройные тела нежинских и... и... миска! Бяшина миска!

А где же сам Бяша?!

Бяшкина Ивана Кузьмича, 1950 года рождения, колхозного электрика, не имевшего грамот и благодарностей за хорошую работу, холостого и даже не пытавшегося делать предложений деревенским барышням в силу осознания некоторых своих недостатков, – так вот этого самого Бяшкина, а для меня, его кореша, просто Бяши, в погребе не было!

Миска была, а Бяши не было!

Волосы мои, все как один, встали по стойке «смирно», душа рванулась в пятки и сообщила им такой импульс, что я бестелесным ангелом вылетел из погреба, а заодно и из Бяшиной избушки.

На улице капель суетливо выводила трень-брень, ручьи вели непринужденный треп, воробьи выде-лывались в мертвых петлях перед воробьихами, солнце трудолюбиво припекало макушки односельчан. Март как март.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.