– Послушай, – сказал он леснику, – конь моего отца стар и слаб. Он не сможет нести тебя на своей спине. Ты слишком тяжел. Но я вернусь сюда. Сегодня вечером или завтра утром.

Захлопала крыльями одобрительно ворона и вновь слетела с высокой сосны на холодный камень. Тучи неохотно уползли на восток и там, осатанев оттого, что их потревожил ветер, разверзли свои хляби над грядой ощетинившегося леса. С гор, густо клубясь, сполз зыбкий туман. Он убаюкал лесника и понес его в своей колыбели к жарко пылающему костру. Вокруг огня сидят шишкари. Забородёли мужики по самые глаза, лица на вид ужасные, но говорят речи приветливые. Гостя они привечают чин чинарем, как и полагается таежному люду. Угощают наперебой чаем, шутливо приговаривая, полуспрашивая: чай не пил – какая сила?

«Верно», – соглашается Петр и пьет заваренный на брусничных листьях чай, кружку за кружкой. Потом звонко хлопает себя ладонью по животу и, довольный, отваливается от костра.

«Чай попил – совсем ослаб».

Все смеются привычкой таежной присказке, а один шишкарь встал и, исчезнув в шалаше, закричал оттуда:

«А теперь – музыка!»

– Музыку я привез тебе, Рожковский, – говорит знакомый голос. Петр понимает; что это уже явь, действительность, он слышит голос, он видит кедр, сосну и стланик, но никак не может отыскать глазами Василькова. А когда, наконец, увидел, то боль когтистым зверем метнулась в теле, раздирая до кости живую ткань.

– Я приехал, – сообщил Васильков и улыбнулся. Но улыбка была судорожной, и она ненадолго задержалась на его губах. Плохая улыбка всегда с пугливой стремительностью слетает с лица.

– Ненамного же ты удалился от прежнего места, – определил Васильков. И, пытливо окинув взглядом Рожковского, ел овно. бы оценивая, сказал – У тебя не хватит сил, и ты умрешь на закате этого дня.

– На. закате этого Дня я. буду дома, – упрямо повторил лесник.

Маленький полосатый зверек, доверчиво посвистывая, спустился на землю и с любопытством уставился на ватагу мальчишек. Бурундучок зря свистел, и это он понял сразу, как только увидел разинутые в диком восторге рты. .

Сто граммов трепетного пушистого комочка мгновенно превратились в страх, затравленно заметавшийся по небольшой поляне. Улюлюкающая жестокость неслась на двух ногах, крепко зажав в руках дреколье и камни.

Но была еще жалость. Она торопливо перебирала пухленькими ножками и изо всех силенок спешила на помощь. Карапуз отчаянно, на самой высокой ноте пронзительно выводил:

– Не нада-а!..

– Надо, – сказал мальчишка.постарше и взметнул в воздух суковатую палку, потом он ударил, страх покинул пульсирующее тельце, уступив место боли, а затем и она исчезла, и мальчишка равнодушно отошел прочь. Все получилось очень быстро, а потому для него самого скучно, будто сшиб он походя палкой головку репейника или же сломал назойливо лезшую в глаза вербную ветку.

– Ты плачешь, – сказал карапузу тот самый мальчишка. – Ай-я-яй, – совсем по-взрослому укоризненно закачал он головой. – Наш маленький Сережа Васильков плачет и рыдает. Как нехорошо!

Потом он кинул быстрый, безразличный взгляд туда, где валялся вдавленный в землю бурундук, и глубокомысленно произнес:

– Это был очень плохой зверек, Сережа. Он разорял гнезда и питался птичьими яйцами. Он мог наброситься на тебя и искусать хуже собаки. Видишь, бурундук жив еще. Возьми камень и брось в него.

Похоже, малыш поверил. Уши его чутко внимали лживым словам, а широко распахнутые глаза покидала жалость. Он вытер слезы, оторвал от земли плоский камень и бросил его.

– Теперь он меня не укусит? – спросил он.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.