Сенька и конь строптивый

— Завтра оседлаем, – сказал Темирбай, – и будешь пасти на нем. Пусть привыкает.

— А почему сегодня без седла? – спросил Сенька. Машинально спросил, не думая, просто так. – С седлом ведь лучше было бы.

Темирбай удивленно посмотрел на него.

– Убился бы – сказал он. – Мало ли что, конь сбросить мог. Нога в стремени запутается – и все.

И ушел, уводя Мальчика в поводу.

А у Сеньки тогда враз ноги перестали дрожать, когда дошел до него смысл сказанного.

«Выходит, Темирбай тогда не был уверен, что конь не сбросит меня? – вновь и вновь думает об одном и том же Сенька, глядя на мирно пасущегося Мальчика. – Выходит, сомневался он, а все-таки посадил меня на коня. Но я же мог запросто шею свернуть? И как же он мог послать меня, если сомневался, это ж какую силу надо в себе иметь, чтобы послать меня на такое, отвечать за меня и глазом не моргнуть? А может, он испытывал меня? А может, и не испытывал вовсе, нужен я ему, а просто для него это обыкновенно, закон у него такой. Ну да, конечно же, обыкновенно. Он этого просто не замечает, а замечает как раз то, чего я совсем не замечаю. Это как с «калекой» тогда было...»

«Калеками» пастухи называют захромавших бычков, которые не могут ходить в стаде. Они вокруг лагеря бродили по большой поляне. И вот один из них в обед устроился спать в тени вагончика, прямо у входа. Сенька только хотел оттянуть его кнутом, но Темирбай остановил.

– Нельзя, – сказал он. – Грех так спящую скотину будить. Понимаешь?

И так это было сказано, с такой спокойной убежденностью в голосе, что Сеньке как-то не по себе стало, как будто он чуть не совершил грех непростительный.

Но интересней всего было, когда они в Козловку ездили, в гости к другу Темирбая: у него в этих местах полно друзей в каждой деревне. Поехали втроем. Темирбай с женой в тарантасе, а Сенька верхом попросился, на Мальчике. Темирбай покосился неодобрительно, но разрешил. До Козловки ходу здесь – не больше часа. И уже около деревни, когда Сенька хотел пришпорить Мальчика, совсем по-мальчишески представляя себе, как влетит он на рысях в деревню на черном коне и все ахнут, Темирбай, словно почувствовав это его желание, подозвал Сеньку к себе.

— Вот здесь ехай, – сказал он, – рядом. Нельзя в деревню на скаку въезжать, не к врагам едешь. И еще слушай, – добавил он, – ты из Александровки едешь. Понимаешь? Мы с тобой по дороге сюда встретились...

— Ладно, пусть будет так, – согласился Сенька, не понимая, зачем это надо. Но спрашивать не стал, подумал, что у Темирбая есть на это какие-то свои причины и на месте все выяснится.

Но ничего не выяснилось. В гостях, когда за столом собралась чуть ли не вся деревня, в которой и было-то двенадцать дворов, Темирбай вскользь упомянул, что Сенька с утра по делам в Александровку ездил и встретились они на дороге – вот и приехали вместе. Только и всего. Никто на эти слова не обратил особого внимания. Так, во всяком случае, показалось Сеньке. Зачем же надо было выдумывать все это? Сенька и спросил его об этом на обратном пути, как только из Козловки выехали.

– Затем, чтоб людей не смешить, – сказал ему Темирбай. – Когда я молодым был, у нас на весь аул три новых чапана было: кто в гости куда едет, тот и надевает. Так некоторые сразу по два чапана на себя натягивали. Так и мы... не могли в одном тарантасе уместиться. А люди могут подумать: ну и соседи у нас, как они на казенных-то лошадей накинулись, аж сразу на двух приехали... А я и на последней кляче Темирбаем буду, меня все знают, – закончил он.

«Так вот в чем дело! – не сразу понял тогда Сенька. – Вот как он гордость свою понимает, а? Высоко себя держит старик!»

Бычки уже начали ложиться: напаслись. Солнце склонилось над кромкой леса, потянуло прохладой. «Пора домой гнать, – подумал Сенька, – а то роса выпадет – худо будет». При росе пасти нельзя, она копыта бычкам разъедает, хромают они от этого.

Сбив стадо в кучу, Сенька направил его в сторону лагеря.

Вся округа окрест иссечена глубокими узкими тропинками, выбитыми в траве скотом. Они расходятся от лагеря веером, как лучи солнца на детском рисунке. Попав на эти тропки, стадо пошло само, без понуканий, выстроившись тупым клином: впереди самые шустрые, Пегий и Скелет, а за ними уже все остальные. Густые тучи мошкары вились над стадом.

Со взгорка, на который въехал Сенька, далеко было видно. Березовые рощи, зеленые и аккуратные, как клумбы, тянулись одна за другой, сливаясь на горизонте в сплошной лес. «Надо же, – подумал Сенька. – Живешь, живешь и не видишь: березы-то издали, оказывается, кудрявые. Не рябины, а березы кудрявые. И до чего же светлые, а? Аж светятся!»