– Видите ли, английская делегация! – гневно рассуждал Устинович. – А мы что, мальчики? Приедем, задергаем занятых людей. Вместо одной сводки будут готовить две. Прибыла партия бездельников, стыдящихся получать суточные. Так нет, будут нам еще уступать свои раскладушки! А похолодает, Веру Павловну, Люсеньку с чертежными столами ближе к печке. Все-таки москвички... Ну, его к черту, – проговорил он и снял трубку телефона.

Это был экспромт! Блестящий, как все у Устиновича. Сперва звонок Стабровскому И тотчас – к министру. И тот, не отменяя своего прежнего распоряжения, приказал отыскать другой вагон, какой угодно, из личного уважения к персоне Стабровского.

На следующий день рано утром начался аврал в духе Устиновича. Из дальнего депо был извлечен какой-то допотопный, давно не крашенный вагон, его подкатили ближе к дебаркадеру, и весь день Левушка, проводницы и сотрудники перетаскивали сюда снаряжение экспедиции, продукты, аккумуляторные батареи, кастрюли, сковородки. Не желая испытывать судьбу, Алексей Алексеевич приказал готовиться к отъезду и выехать сегодня, не позже двадцати четырех ноль-ноль...

Вагон, чисто прибранный стараниями Тони и Тамары, еще не был подключен к осветительной системе поезда. В купе, куда вносили чемоданы, в полумраке белели простыни и подушки. Любопытные заглядывали в другую половину вагона, в салон, освещенный снаружи сквозь шторки окон. За шторками в дымке дождя сияли оранжевым неоновым светом на мокрой стене вокзала огромные буквы: Москва.

В полутьме хорошо только Люсеньке, ее провожал никому не известный юноша с мокрым букетом хризантем. Они шептались, шептались, вдруг послышался ее поющий голос, потерявший на миг управляемость:

– Андрюша, я не хуже и не лучше всех...

Левушка сидел с матерью рядом со свободным купе, ожидающим Устиновичей.

– А это передашь... – шептала мать.

– Ну, зачем ты...

В потемках он все же позволил материнской руке нашарить карман куртки и погрузить в него какую-то завернутую в целлофан вещичку, подарок для Ники.

...Ему всегда казалось удивительным, что Ника нравится матери. Она приезжала и, если Левушки не было дома, болтала только о нем. Мать пересказывала ему все разговоры, слово в слово. Мать поверяла ей свою тревогу: годы уходят, ее ленивый, мешкотный сын не торопится в вуз. Кем он останется? Штативом на двух ногах? Ника в утешение подробно рассказывала, как она плохо учится, какие у нее хвосты после каждой сессии. И получалось так, что они друг друга стоят. Могла ли мать осуждать ее? Все они нынче такие. Такое поколение...

Между тем вагон полнился голосами.

– Вера Павловна, вы не забыли рейсшину и тушь?

Это проходит с ворохом рулонов Игорь Янович Кратт, в дорожном макинтоше, всюду вносящий с собой дух достоинства науки. Чувствуется, что ему не нравится бестолковая обстановка отъезда в потемках.

– Кто будет в куце с Устиновичем? – слышится унылый голос длинного черношинельного инженера с прозвищем «Кочерга» – представителя министерства-заказчика. Он в вагоне единственный чужой, не институтский.

– Это нас не касается. Устинович просил не занимать.

– Подумаешь, тайна мадридского двора, – отзывается Сельцов. – Он всегда ездит для «галочки», а в этот раз для Ники.

Сельцов во всем ищет смешное и тщится каламбурить. Его любимое словечко «интерпретация», и он не обижается, когда это выражение обращают против него самого.

– Веселая компания, – иронически замечает Левушкина мать.

– Что ты!.. – успокаивает Левушка. – Утрясемся, все станут хорошие, симпатичные.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.