Оказывается, бывает профессиональная походка. Как ходит, например, по «тропам» ткачиха Нина Максячкина? Энергично, «толчково» – как будто отбрасывает расстояние назад, стряхивает его с ноги, и любимый рисунок маршрута такой: два к одному. То есть два раза вдоль основ на станках пробежится, один раз – вдоль полотен, и какой надо порядок наведет, какой непорядок случится – выведет. Есть такие женщины – они не спеша ни одно дело делать не любят – ни ходить, ни стирать, ни работать... Руки и ноги их плотны от постоянного движения мышц, фигуры – всего чаще – сухощавы, пальцы нервны, речь быстра. Точно Нина.

Валя Голубева – контраст товарке по смене – женственно-округла, плавна – и в словах, и в ходьбе, и в танцах. И у станков, на тропах своих, она остается той же – куда натуру спрячешь? Совсем неспешной кажутся ее «проходки», замедленными – поклоны у станков. Но столь расчетлива эта плавность, столь глубоки и полны источники энергии ее и сил, что диву дается непривычный или новый в цехе человек. Кажись, только рядом была, улыбалась, секунда и – словно вихрь перенес – в другом конце, и опять по-лебединому осанисто плывет по шумным своим заулочкам, мягко проводит маленькой ладонью по ламелькам – мягко, ласково, словно пахарь по колосьям перед жатвой. Случись обрыв – длинная, черная металлическая ламелька, в нижнее отверстие которой продернута нить, падает вниз, в рейку, и тогда чуткая ладонь ткачихи сразу ощутит «провал» – сигнал тревоги. Внимание ее еще больше напрягается и как бы сообщает пальцам рук еще большую чувствительность. Бережным и вместе с тем быстрым движением раздвигают они основу, чтобы учуять, ухватить хвостик оборвавшейся нити! Левая рука крепко зажимает этот упругий, ускользающий кончик, правая выдергивает ниточку из «надвязки» – так же неуловимо ловко, почти незаметно для наблюдающего стороннего глаза, как это делала ее наставница, великая мастерица Софья Алексеевна, и так нее – нет, теперь побыстрей – сам собой возникает прочный узелок, и продленная нить, мягко переброшенная левой рукой на другую сторону, ждет «поводыря». Золотистым ужом на солнце мелькает – будто выпорхнувший из кармашка халатика, навстречу быстрой руке – ткацкий крючок. Он помогает поймать нить и загнать в крошечное отверстие «зуба» машины, возвращая работе ее прежнее мерное течение. Мгновение, секунда... Игра правой и левой рук, так точно и твердо помнящих свой черед, свое место и службу...

Но разве не одни правила й условия для всех? Выверенные трудом и опытом правила?

Одни и те нее.

И тем не менее стиль – это человек... Как же разнятся – именно поэтому – один и тот же рабочий фрагмент в исполнении Максячкиной – бурный, полный тревожного напряжения – от голубевского – легкого, напоминающего скорей радостную игру... Нина в трудную минуту – и рабочих и личных неурядиц – может заметаться, запаниковать, психануть даже, хлестнуть злым словом всякого, кто подвернется в такую минуту. Валя соберется еще больше, напряжение спрячет, не потеряв ни улыбки, ни внешнего спокойствия. Она не склонна терять время на излияния эмоций, а, обдумав или уяснив причину поломки или простоя, стремится найти оптимальный выход и обсудить дело именно с теми, кто может его решить. С ее детских припухлых губ редко слетают необязательные слова, а трогательно маленькие руки не делают лишних жестов...

Конечно, о стилях, как о вкусах, можно спорить. Как бы то ни было и Нина Максячкина – ударник девятой пятилетки, победитель соревнования 73-го, 74-го и 76-го годов, имеет орден Трудовой Славы. Все это ей в награду за труд ударный, честный, за мастерство и верность делу: Нина на камвольном чуть не со дня пуска его (а было это в 1963 году), стало быть, ветеран.

Она постоянный консультант в школе передового опыта, и местная печать, начиная с комбинатской многотиражки, не обходит ее вниманием и похвалой. Отпуск ей, заслуженной камвольщице, в любое удобное для нее время года, путевки в санаторий – без разговору... А недавно ей предложили съездить с мужем в туристическую поездку в ЧССР и ГДР – комбинат организовал их семье такую возможность. Нина комбинатскую свою жизнь по самой высшей мерке ценит, но и то чувствует она, что «в своем праве» так станки обиходить и такие нормы давать – это не щи ложкой из миски выхлебать... Ведь каждую пушинку, соринку каждую сдует. Ничто, кажется, не укроется ни от острых глаз, ни от опытных рук ее, никакому не вкрасться самому хитрому браку... От чрезмерного напряжения, к которому склонна она по натуре, устают порой у Нины глаза, когда приходится искать сбитые манеры, да и сорта шерсти она работает все больше темные – темно-зеленые или черные, – смотреть и правда надо соколом. Но она не жалуется. За свой рабочий век, кроме шерсти, немало наткала она и миткаля и ситцу на платья, работала и марлю для медицины и полотно сарафанное... А нынче текут у нее из-под рук «Енисей» и еще дорогой да модный «Сапфир». И все она делала в охотку. Все у нее есть: и слава, и заработок, и от людей уважение... Отчего же ведет она счет и сравнение своему и именно – Валяному? Разве мало вокруг других – тоже и мастеристых и опытных, в красных «ударных» косынках, награжденных и орденами и признанием людским? Тех же товарок по цеху взять: – Журавлеву, Кузину или, скажем, Сухову, – они и на комбинате, что называется, «звучат» и шире – за пределами... – Горделивая ты, Валентина, – скажет иной раз Максячкина, а сама не в силах объяснить, что хочет сказать: с виду проста, а горделива... Та отшутится:

– Что ты, Ниночка! Просто профиль у меня такой.

– В техникум ты поступила, слышно? А Борис-то твой не поперек? С Павликом же ему забот прибавится...

– Борис не поперек...

Третье авторское отступление

Что склеило Валентину с ткацкой ее судьбой? Может быть, для начала – совестливость: учили ведь – как в долг брала, значит, отдать требуется. Может, надежда на заработок хороший – он и правда у ткачих завидный, ну, а дочка из большой семьи, где дети не набалованы, с детства привыкает ценить рубль да полагаться на свои труды. Может, и то упорство поспособствовало, что только растет с сопротивлением обстоятельств, – врожденная и собственной волей сохраненная черта, – кто скажет? Натуру со счетов не скидывай...

Лично я думаю: на любом месте вышел бы из Вали работник дельный и честный – при этом ее характере и воспитании создается именно такое предрасположение. Случилось, однако, счастливое совпадение: ткацкая работа пришлась ей по душе. Бывает, на счет романтики относим мы метания чьей-то судьбы: мол, и по морю товарищ ходил, и по горам лазил, и токарь был, и пекарь... Там недоучился, здесь недобыл, там недопривык... Чья-то «романтика» – наши с вами издержки. А другой человек, как Валя, с занятой позиции никуда, упрется, корни пустит... У них, у таковских, своя линия движения и своя романтика, только ее, как принцессу в Золушке, не каждый узнать сразу может: скромна больно с виду. Иногда усмотришь такую на трибуне – говорит привычные слова: «дать сверх плана» или «постараемся улучшить качество», – а в душе у нее звенит что-нибудь такое: «И на весь бы мир одна наткала б я полотна!» Только она чувства выразить стесняется. Это случается. И не только с Валей. Но слова ведь не главное...

Ну, а чем же так глянулось Вале ткацкое дело? Ведь вступишь в цех – и баста! – слова не вымолвишь в могучем гуле. И ходьбы за смену достается; как доброму марафонцу и глазам напряжение, как у пограничника. Все так, но где, скажите, если размышлять о «минусах», в каком стоящем деле и в какой профессии не нужны усилия и преодоления?

Зато нашлось много такого в этой профессии, что оказалось Валиной душе близким: необходимость в ловкости и бисерной красоте движений и тот подстрекающий, азартный дух, что толкал к творческому «своеволию» Дусю и Марию Виноградовых, Валентину Гаганову, Зою Пухову, Елену Амосову...

И еще тонкость: приятно все же быть при большом деле. А ткань – кому она не нужна? Из нее и распашонки и бархатные знамена... Может, и впрямь она, Валентина, из горделивых, если с этой точки глянуть...

Чудесное руно длинношерстных (камвольных) овец превращается под ее рукой в упругую поблескивающую ткань самых удивительных расцветок и тонов – дни заполнены нужным, важным, а без этого какая жизнь?

Но какое оно, «творческое своеволие»? В чем оно?

Зачем нужно? Есть же станки, есть инструкции, отнормированное время...

В гигантской индустрии все огромно: машинный парк, населенность рабочими, объемы... Счет идет на сотни тысяч, на миллионы. Каждый год камвольный комбинат прибавляет выход тканей, набирает силу. И, к слову, по сравнению, скажем, с 70-м годом комбинат заставил объемы «подрасти» на 5 миллионов метров. Людей же на комбинате за прошедшую пятилетку не только не прибавилось, а поуменьшилось даже. Стало быть, не в числе секрет, а в умении?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.