Эх, если бы сейчас здесь была мать Юрика... Юрик даже зажмурился: так ясно предстало перед ним лицо матери... И те дни...
...Ночь, метель... Сгорбленные фигурки людей на перроне... Человек в тулупе до земли, с винтовкой через плечо, медленно прохаживающийся по перрону. Он похож на бронированную башню на колесах. В небе несется луна, но это не луна, а прожектор элеватора. Беспрерывно хлопает дверь вокзала, низкого дощатого строения, облепленного снизу снегом в желтых пятнах.
У забора, огораживающего перрон от привокзального сквера, с заметенными почти по пояс низкими акациями, на самодельном, из нетесаных досок чемодане сидит закутанный в пуховый платок мальчик. Этот мальчик – Юрик. Он едет с матерью из голодного, холодного села, где немцы все съели и разграбили, в теплую, сытую Макеевку, где немцы были совсем немного и не успели все съесть и разграбить. Едут они бесконечно долго, и Юрик даже постепенно стал забывать тот день, когда они выехали.
Неожиданно полотно снега разрывается сразу в нескольких местах и проступают два неровно горящих глаза: один ярче, другой тусклее, темный широкий лоб, по которому бегут струйки пота, выступающая вперед челюсть с рядом зубов, отвисшее правое ухо. Огромное лицо надвигается, и постепенно страшные горящие глаза превращаются в залепленные снегом подслеповатые фары, зубы становятся решеткой, а отвислое ухо – перепачканным машинистом, высунувшимся по пояс из окна паровоза и смотрящим вперед. Черное туловище машины блестит в свете вокзальных фонарей и похоже на круп долго бежавшей лошади. По бокам локомотива стекают струйки воды, паровоз тяжело дышит, от него валит пар, и Юрику кажется, что лоснящиеся бока машины поднимаются и опускаются.
– Мама! – кричит Юрик. – Мама!
Мать стоит в буфете в очереди за пирожками со свекольным повидлом. Неужели она не знает, что пришел поезд? Из помещения вокзала валом валит народ. Дверь уже не хлопает, а непрерывно жалобно стонет.
– Мама!
Да что же это она! Разве теперь пробиться им через толпу, которая осадила вагоны?
Наконец-то... Мелькнуло родное лицо. Пуховый платок с бахромой сбился на бок, на гладко зачесанные черные волосы падает снег.
– Господи, – бормочет мать, навьючивая на себя узлы и хватая чемодан. – Два человека оставалось... Столько стояла... Взяла, бери! – Мать наклоняется, и Юрик лезет к ней за пазуху, где в чистой белой тряпочке прощупываются теплые мягкие пирожки... Юрик вынимает чудесно пахнущий, поджаристый, с вылезшим и запекшимся повидлом пирожок, остальные засовывает назад, а мать уже бежит, покачиваясь под тяжестью узлов и чемодана, по скользкому перрону...
– Скорее, Юрочка... Господи, не успеем...
Вагон забит уже до отказа, люди висят на подножке, напирая на кондуктора, суя деньги поверх голов, умоляя... Сухонькое тело матери отчаянно бьется о спекшуюся массу, пытаясь потеснить ее. Но куда там! Масса даже не ощущает материных усилий. Только самый крайний мужик в рыжем полушубке пружинит задом, смягчая удары матери. Юрик стоит рядом, не зная, что делать...
Передохнувший паровоз начинает собираться в дорогу. Дыхание его учащается, но медленно и неохотно. Видно, паровозу страшно не хочется снова тащить тяжелый состав сквозь пургу, по холодным, занесенным снегом путям...
Вдруг паровоз свистнул, выдохнул пахнущий мокрым углем воздух, бешено застучал колесами. Мимо пробежали озабоченные люди с фонарями. Перрон дрогнул вместе с грудами ящиков и мешков, с озабоченными железнодорожниками, с закутанным, вросшим в землю стрелком охраны... Дрогнул и поплыл, все увеличивая и увеличивая скорость...
Держась за поручень и вцепившись в полу материного пальто, Юрик бежит рядом с вагоном. Потом перрон кончился, Юрик на мгновение повис в пустоте и полетел головой в сугроб.
– Ма-ма, ма-а-а-а!
Мать пытается ногой нащупать землю. Оглянуться она не может, так как обеими руками держится за дядькин кожух. Поезд идет все быстрее и быстрее. Уже виден хвост состава.
– Ма-ма-м-а-а-а! Прыга-а-а-а-й!
Мать бросила дядьку в кожухе и стала падать спиной назад, то цепляясь за поручни, то скользя по гладкому кожуху пальцами. Ей удается упасть не затылком, а на бок, в двух шагах от стрелки. В первый момент Юрику показалось, что она упала на стрелку – в пурге ничего нельзя было различить, что она со всего маху ударилась головой о чугунную стрелку и теперь лежит мертвая, с разбитой головой, но когда он подбежал, то увидел, что мать сидит в сугробе, в двух шагах от стрелки и уже встает на колени ему навстречу, помогая себе руками, с которых соскочили варежки. Платок сбился ей на затылок, и длинные пушистые волосы (даже в этой жуткой поездке мать ухитрялась часто мыть голову), волосы, в которые Юрик, когда был маленьким, любил залезать обеими пятернями, забиты снегом... Рядом белели узлы, в узлах были их самые ценные вещи. Чемодан мать бросила на перроне – там находились предметы, без которых можно обойтись: посуда, сменная одежда, предметы туалета...
– Тебе больно? – спросил Юрик, помогая матери встать.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Заметки о творчестве киноактрисы, лауреата премии Ленинского комсомола Валентины Теличкиной
Повесть