След на следу

Четырехэтажное здание школы, с прекрасным спортивным залом, мастерскими, специально оборудованными кабинетами- – да, было чем гордиться.

В раздевалке на первом этаже отсутствовала традиционная нянечка – средоточие всех школьных новостей. Каждый ряд вешалок начинался с таблички: класс такой-то. Шубки, курточки, капоры, шапки-ушанки – добротная ребячья одежда, а у старшеклассников уже и модная. «Нас так не одевали», – мельком подумали гости, принадлежащие, надо сказать, к разным поколениям.

А когда по звонку из классов высыпали учащиеся, гости, глядя на них, опять подумали: «Мы были другими».

Другими, ну, скажем, внешне. Не было, к примеру, такого количества длинных, стройных ног, а может, просто не носили таких коротких юбок? А теперь, значит, в школе так разрешают – бегут по лестнице, как балерины в пачках, а завуч стоит как ни в чем не бывало. И у всех аккуратная красивая обувь. Почему-то именно здесь, в школе, эти перемены бросались в глаза, хотя то, что люди стали гораздо лучше, со вкусом одеваться, давно известно. Но школа – совсем другое. Она осталась в памяти как нечто законсервированное, неизменное: надоевшее неудобство ученической формы, внушенный, хотя, возможно, и справедливый, приказ ничем внешне не выделяться, узаконенное однообразие, неуют всего вокруг.

А тут стены были украшены веселыми детскими рисунками. И на одном из этажей вроде зимний сад и клетка с канарейкой. И синие, красные колготки первоклашек. Их румяные физиономии, апельсинно-мандариновый запах – оранжевые корки, брошенные в урну на ходу. Благополучное детство...

– Здрасьте, здрасьте... – Детские голоса, как брызгами, обдавали стоящих посередине вестибюля гостей. И было приятно думать, что при всей своей Зал был полон. Интересно, если бы встречу эту организовали по окончании уроков, кто бы из них пришел? А впрочем, к чему такие вопросы?..

Директор и завуч, средних лет женщины, с округлыми домашними лицами, в сапожках на полных ногах и пухлявеньких джемперочках, с привычной обеспокоенностью оглядывали зал. Сравнить их лица с лицами ребят, сидящих в зале, – и взаимоотношения между ними открывались с полной наглядностью.

Школьное начальство, которое в данном случае представляли две эти женщины, на опыте уже, видно, осознало, что когда-то непоколебимая их власть в нынешних условиях вынуждена идти на некоторые уступки. Да, современные дети достаточно информированы о новых методах воспитания и ждут индивидуального подхода к себе, спокойно-и даже слегка иронично наблюдая, как же этот подход будет осуществляться. Впрочем, они вполне доброжелательны, ведь новое, им объяснили, не сразу находит верный путь. И потому они готовы указать своим воспитателям на ошибки, помочь им их исправить, то есть вовсе не держать в тайне свое личное мнение.

Ожидая встречи с живыми писателями, режиссерами, артистами, они тоже были настроены в целом благожелательно – тем более во время уроков, – но не восторженно, без слепого восхищения: ждали, что им могут предложить.

Смотрели на гостей, и те на них смотрели.

В первом ряду, решившись усесться вдвоем среди пустующих стульев, шептались две подружки. Лет, наверно, пятнадцати. Юбки чуть прикрывали бедра, и ноги в тонких чулках были выставлены на всеобщее обозрение. Было странное несоответствие этих женских ног, женского, уже осознанного кокетства, некоторой даже развязности с ребячьими, наивными, казалось, ни о чем дурном, грубом, взрослом и не ведающими лицами.

А чуть подальше, обхватив себя руками за плечи, сидела одна, хотя и в соседстве, некрасивая девочка с суженным к подбородку, нервным, напряженным и в то же время рассеянным, отстраненным от всего вокруг происходящего лицом, далеким взглядом небольших серых глаз – ив" ней уже сейчас угадывался непростой характер и непростая ее, вероятно, в дальнейшем судьба.

Бывает, что такой вот мимолетный, но внимательный взгляд на человека точнее определяет его внутреннюю суть, чем ежедневное небрежное общение. И доверяешь своему чутью, пророчеству, потому что эти дети смутно напоминают кого-то из знакомых, уже сложившихся взрослых людей – и вот такой зародыш характера, эмбрион будущего, собственная память, воображение дополняют уже известными чертами, и видишь полный образ того, что осуществится, вероятно, через много-много лет.

Хотя, конечно, возможны ошибки.

...В зале мальчики еще отмежевывались от девочек – заняли последние ряды. И среди них, рослых, широкоплечих – как же, акселерация! – выделялась, ломая ровный ряд, посаженная на узенькие плечи большая голова горбатого мальчика.

Какими бы ни были смышлеными, почти как у взрослых, лица сверстников, его лицо останавливало на себе внимание особенным выражением печального превосходства, трагедии, может быть, им пока до конца и не пережитой, не осознаваемой, но о которой уже знало, говорило его лицо. И глаза, прозрачно-светлые, огромные...

Но вот кто-то из приятелей наклонился к горбатому мальчику, и тот, живо обернувшись, выхватил у соседа журнал – и началась между ними возня, и ясно, что чувствовали они себя друг перед другом совершенно на равных, и эта детская забывчивость к недугу, к несчастью, оказывается, важнее и гуманнее подчас сознательной, продуманной деликатности взрослых.

... – Дети! – произнесла директор. Но они будто не поняли, что это к ним обращаются. – Товарищи, друзья, – директор возвысила голос, – сегодня у нас в гостях...

Она передала микрофон режиссеру Максимову, показавшемуся ей, вероятно, по виду самым маститым.

А он маститым не был, был просто старым. Хотя одно время его считали... Но не стоит об этом, зачем?.. Он успел уже привыкнуть к скрытому в подчеркнутой вежливости пренебрежению своих коллег и даже на них не обижался: свою ставку он проиграл. Проиграл по всем, так сказать, правилам, справедливо, потому что мал оказался его талант, сгодился лишь на короткую вспышку. Но она озарила всю его жизнь. Он помнил, он любил вспоминать то время...