– Юрэ вара, – сказала вдруг мать. Но неожиданное «ладно тогда» прозвучало у нее почти с угрозой: поглянем, мол, чем еще это кончится. – Спать давай. Утро придет – ум приведет. Я на печи лягу, кости надо прогреть, что-то неможется...

Встала и пошла, широко ступая, к кровати.

Помешали матери лыжи, приставленные у изголовья, она взяла их, чтобы отставить, и удивилась: длиною почти до потолка, они оказались такими легкими, что и в руках не почуяла. Потрясла ими, загляделась. Красивые были лыжи: бока желтые-желтые, по зеркально-черному верху оранжевые полосы – стрелами, а на острых носах слова какие-то выгнуты чужими буквами.

– Из чего ж они выструганы? – спросила. – Легкие, что пух.

– Это, мама, не наши лыжи, австрийские, – оживился Геннадий. – Фирмы Кнейселя. Низ у них не деревянный, а из пластика.

– Фермы? – уловила она всего одно знакомое слово.

– Нет, фирмы, – сдержал Геннадий улыбку. – Ну, фабрики, значит. А хозяина этой фабрики зовут Кнейсель. Его лыжи считаются лучшими в мире,

Мать, понял, уже не слушала его. Приткнула лыжи в угол, взбила подушки, потыкала зачем-то в матрац и, набросив на него простыню и одеяло, полезла на печь. Геннадий осекся, посидел недвижно, водя глаза по цветочным кружевам на клеенке...

Вернулся, называется, в отчий дом! А чего ж ты хотел? Чего ждал? И кого винить?..

Приподнял край шторки и стал смотреть в заоконную муть. Без шелоха стыли там белесые копны ближних ветел, словно вытолкнутые из глубины ночи, да кололись два-три огонька, обращенные морозным туманцем в ершистые шарики. И чуялась там бездонная немота, хотя живет, конечно, в центре села клуб, где крутится сейчас, возможно, кино или топочут танцульки. На «Камчатке», в заовражных .фермах, еще кипит работа, а тут, в утемье крылечек и подворотен, уже торчат, конечно, робко горячие, с припухшими губами парочки, гордо презирающие мороз. Ну, эти – из другого века... А его сверстники, привязанные к Тобурданову родительской старостью, механизаторской зарплатой, женами, детьми, житейским хламом, солидно листают в читалке журналы, пыжатся над шахматной доской или под соленые шуточки тыркают в фойе бильярдные шары.

Но заявись туда он – «Геннадий Иванович», – тут же умолкнет говорок, ойкнув, порвется музыка, все разинут на него рты как на чудо - юдо заморское. Даже киномеханик, было дело, прибежал однажды из своей будки поглазеть на знаменитого земляка, устроил сеанс с перерывом...

Может, надо со своими одногодками сперва хорошенько выпить?..

Чуть не вслух засмеялся Геннадий, представив себя пьяным... Когда и где это было-то? И враз легко стало, уверенно.

Завтра же спозаранок – на лыжи и отдай двадцать – тридцать обещанных Кириллу Ксенофонтовичу километров. Чтобы ежедневно и с полной выкладкой. А лыжню проложить предельно усложненную. Сначала, пожалуй, вдоль Цивиля вверх – берег там с перепадами, потянет дыхалку, будь здоров, потом – в гору по Улюн-полю, к роще...

Ну, а теперь – спать. И что заладил без конца обсасывать одно и то же? Уехал – приехал, свой – чужой... Видно будет! Спать, спать.

То ли приказ подействовал, то ли умотала все же дорога – уснул Геннадий быстро и крепко. Лишь под утро пришли и сдавили сердце два коротеньких сна, легко перетекших друг в друга.

По лужку-лужочку, топтогону школьному, несутся они пыхтящей гурьбой, пятиклашки. Впереди мчится он, Генусь Торопков. Он ловчее всех в классе, он быстрее всех! Он первым добежит до колышка с флажком и первым обратно до оградки, где стоит отец и важности ради посматривает на часы. Вот и флажок, скорее, скорее! Но что это? Рядышком – натужное сопенье и частый топоток: его обгоняет Колька Мигуньков! Пригнул голову, набычился и катится по траве, что тебе одуванчик: маленький, толстый, полотняная рубашонка вздулась на спине. Наподдал Генусь изо всех сил – все равно Колькина спина впереди. И споткнулся Генусь на ровном месте, упал и не может вскочить, лежит и слышит – просопел мимо него весь класс. И что ему остается делать, как не зареветь в голос?!

И сразу же обвалом: людской многопестрый коридор, ветровые барабаны транспарантов, гулкие взрывы мегафонов. Глаза невольно в перекос – за ним готовится к старту Рёнлунд, молодой гений, за сезон, побивший почти все мировые рекорды. Старательно не смотрит на Торопкова, тоже всего один год назад объявленного королем лыжни. Досадно: слепой жребий поставил шведа именно за ним. Но ничего... Выдох Кирилла Ксенофонтовича: «Пошел, Гена!» Неторопко, но мощно начал он отмахивать метры, которых немало впереди – тридцать тысяч. И хорошо шел, чувствовал сам, и даже усмехнулся непривычному для его слуха требовательному «о-ойх!» за спиной: слишком .горяч швед, сгорит на половине дистанции. Пристроился за Рёнлундом лыжа в лыжу, решив не торопить события, а обойти где-то на последних километрах и оторваться уже наверняка. Но вот прошли вторую подкормку, вышла лыжня на последнюю «пятерку» – Рёнлунд заметно прибавил, еще и еще, а на том тягуне, который намечен был Геннадием для отрыва, наддал так, что Торопков понял вдруг: спекся сам, идет уже на пределе. На глазах уходит Рёнлунд, и ничего, ничего нельзя сделать... И вот идет он, свергнутый чемпион Торопков, и, забыв обо всем остальном, ярится лишь на то, что некогда даже смахнуть с глаз некстати вышибленные ветром слезы...

2

– Давай!..

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.