Внизу ему захотелось есть, но он решил добраться до первого ручейка. Бабушка, считавшая своим долгом каждое утро собирать Котельникова, кроме краюхи домашнего хлеба да куска солонины, опять положила ему и сахар и закопченный чайник, но возиться с костром он не захотел, а только зачерпнул кружкой из ручья и стал медленно жевать посыпанный солью ноздреватый хлеб и, не торопясь, запивать его холоднющей, такою, что ломило зубы, водой.

Простая эта трапеза что-то напоминала Котельникову... Или послевоенное детство, когда не было ничего дороже и ничего вкуснее краюхи, посыпанной крупною сероватой солью? Или другое, тоже теперь далекое время, в самом начале стройки, когда Вика еще не приехала и жил он один, опаздывал после работы в магазин, а потом находил дома корочку и так же посыпал солью...

Теперь он хорошенько устал, и оттого, что гудели ноги, что влажное тепло ощущал под мышками, что неторопливо, но с жадностью откусывал от горбушки, был Котельников счастлив.

Он завязал шнурок на рюкзаке, стал было примериваться, чтобы пристроить его под головой, но потом бросил рядом, сцепил руки на затылке и медленно, словно потягиваясь, опустился на спину.

Острая травинка небольно ширнула его в щеку, но он не стал ломать ее, а только слегка отогнул.

Глядя на сквозившие кроны берез над головой, он лежал, не думая ни о чем, а словно пытаясь наполниться про запас этим благостным ощущением светлого и ясного осеннего дня.

Мир и покой царили у него в душе, все было хорошо, но ему вдруг почудилось, будто все же чего-то недостает, он к самому себе прислушался, и что-то еле уловимое шевельнулось в нем сладко: журавли!

Не хватало их тонкого клика над прозрачной тайгой, не хватало мягко реющих крыльев и этого из двух подрагивающих строчек состоящего клина...

И тут он понял, что это его желание увидеть над собой покидающих родину птиц было каким-то чудом угаданное им предвестие их появления, что они уже летели и были скорее всего недалеко, – он приподнялся и сел, опираясь на руку, стал ждать...

Вечером дед принес в избу круглую, плетенную из прутьев корзину, на дне которой жались щенята, поставил на половики посреди комнаты. Котельников отложил неисправный фонарик, присел перед корзиной на корточки, а дед сходил на кухню, пошуршал там, что-то пересыпая, вернулся с пустым лукошком. С подоконника на край швейной машинки переставил лампу и слегка прибавил огня.

Потом появились на середине комнаты три табуретки, и на одну дед сел сам, другую пододвинул Котельникову, а третью оставил свободной.

Марья Даниловна стала снимать с вешалки у двери шубейку, и дед обернулся к ней:

– Ты нам, баушка, принеси-ка потом мешок. Котельников все держал руку на дне корзины, и

щенята медленно елозили по ней теплыми брюшками, переползали с места на место.

— Все в серединку хотят... Дед живо откликнулся:

— А кому оно – с краю?

Вернулась Марья Даниловна, кинула на пол сложенный вчетверо пустой мешок.

– А не рано-те?

— А самая пора! – И дед оторвал взгляд от корзины со щенятами, посмотрел на Котельникова. – Будем с тобой, Андреич, испытание проводить. Вроде судьбу решать...

— Ты, смотри мне, пестренького не забракуй, – попросила Марья Даниловна.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.