Я ехал учиться в Москву. Прямого поезда из Магнитогорска до столицы не было. Я сделал пересадку в Челябинске. С великими трудностями закомпостировал билет, потому что даже транзитные пассажиры сидели там неделями, и, счастливый, ехал на запад. Через какие города будет следовать поезд, я не знал, и вдруг рано утром с багажной полки услышал, как вокзальный голос объявил, что наш поезд прибывает на станцию Сызрань. Девятилетним, сбежав из дому, я мечтал добраться до здешних мест, которые мне представлялись вишневым раем, но, увы, не добрался: помешали. Потом уж не чаял оказаться на земле Сызрани и вот стою на ее, несмотря на рань, шумливом перроне. Идет быстрый торг. Продают-покупают яблоки, помидоры, арбузы, дыни, топленое молоко в бутылках, варенец в крынках, как бы запечатанных сливочно-коричневой пенкой. Хотя цены против уральских очень сходные, я покупаю лишь варенца да пару помидоров: деньги на исходе. Прежде чем подняться в вагон, подхожу к инвалиду, продающему газеты и журналы на завертку. Покупаю июньскую книжку журнала «Знамя» за сорок седьмой год. Под потолком вагона листаю журнал. Удивляюсь новому для меня поэту – Виктор Гончаров, – а еще сильней удивляюсь подборке его стихотворений. В ту пору я прочитывал потоки стихов, однако редко встречал сжатые стихи, в которых один факт может осветить судьбу героя, события прошлого и настоящее состояние народной жизни. При том, что все это было в стихах Гончарова, особенно в «Возвращении», они еще несли в себе и зримые детали, возбуждавшие картинность воображения.

А все случилось очень просто...

Открылась дверь, и мне навстречу

Девчурка маленького роста,

Девчурка, остренькие плечи!

И котелок упал на качни.

Четыре с лишний дома не был...

А дочка, разведя руками,

Сказала: «Дядя, нету хлеба!»

А я схватил ее – и к звездам!

И целовал в кусочки неба.

Ведь это я такую создал –

Четыре с лишним дома не был...

Острота восприятия, видение изображенного нередко зависят от опыта переживаний самого читателя. А к тому времени у меня, как и у лирического героя Виктора Гончарова, остались позади четыре с лишним хотя и не фронтовых, но достаточно тяжких военных года в тылу: холод и голод я испытал, узнал радости и надрывность металлургического труда, находился в заплатанной одежде... Так что представление мое с полной отчетливостью вобрало в себя девчурку маленького роста (не маленькую девчурку), девчурку, остренькие плечи, фронтовика, вид которого являл собой изможденность и нужду, и то, как невероятно истосковался он по дочке, что, подняв ее над собой в вечернее небо, как бы ощутил свои руки вытянувшимися до звезд, а также то, что он, победитель фашизма, установитель мира на планете, не этим в себе восхищен, а тем, что создал девчурку с небесными глазами. Пытаясь понять, какими средствами так много удалось Виктору Гончарову сказать в трех строфах, я отдавал себе отчет в том, что анализом можно умалить красоту и цельность стихотворения, и все-таки мне казалось, что в основе его замечательно простого мастерства покоятся приемы, присущие живописи, причем монументальной («И я схватил ее – и к звездам! И целовал в кусочки неба»). Другое стихотворение, «Дождь», воспринималось как огромная поэтическая фреска. Первые же строфы вводили в мир неба, дождя столицы и в мир самого поэта, полного надежд, противоборства, загадок.

Я сегодня – дождь.

Пойду бродить по крышам.

Теплые панели поливать.

В трубах тарахтеть и никого не слышать.

Никому ни в чет не уступать.

Я сегодня буду самый смелым,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.