– Труднее всего нам досталась дорога, но мы ее построили. Сейчас по ней не проехать, но в хорошие дни она действует. Так действует, что из деревень Алазанской долины и Ширакской степи поднимаются к нам люди – посмотреть, как мы обживаемся на старом месте. Многим так нравится у нас, что просят принять в колхоз. Приходится отказывать, хотя кое-кому разрешаем остаться.

– Кому?

Матарашвили глядел в окно. Там сплошной непроницаемой стеной падал дождь, скрывая от нас обетованную землю Череми. Когда-то, до 1953 года, село состояло из трехсот восьмидесяти дворов, сегодня – из шестидесяти пяти... Очевидно, Давид Матарашвили размышлял над тем, кому они в сельском Совете разрешают оставаться в Череми.

– В первую очередь коренным черемцам. Ну и еще перспективным семьям. Молодым и крепким людям, хозяевам, которые знают, каким должно быть будущее Череми и какими они будут в нем...

Он много и долго размышлял вслух о будущем, и вое оно у него звалось именами черемских ребят – семеро в этом году заканчивают школу, шестеро поступят еще, – но вдруг свернул на старую, родную для каждого кахетинца колею и повел в пятый век, в эпоху, когда основалось Череми и от которой здесь осталась базилика, цепкая и крепкая, как здешний бессмертный кустарник.

– Жаль, не увидите вы наш сельский музей, его основал Шакро Барбакадзе, один из наших стариков, – очень интересный музей, есть даже бронзовый меч...

Этот меч я видел. И черепки древней глиняной посуды. И бессмертный кустарник, цепкий, неподвластный времени, как базилика на холме, пустившая свои корни в невообразимом пятом веке. Все, о чем говорил Давид, я видел в натуре, своими глазами в прошлые свои наезды сюда; не видел и не знал только самого Давида, он появился в Череми сравнительно недавно, поработав в равнинном хозяйстве бригадиром. Я видел Череми в те мгновения его новой истории, когда это село лишь только обозначило тенденцию, и хотел увидеть его сегодня, когда эта тенденция оформилась во всеобщее национальное движение, суть которого лучше всего выражает название книги Константина Лордкипанидзе – «Горец вернулся в горы».

Да, горец вернулся в горы, возвращается, собирается вернуться, хотя еще немало осталось в Грузии мест, где миграция жителей в долины держится на тревожно высоком уровне, и все-таки народная мысль четко наметила себе трудный горный маршрут, и в этом же направлении устремилась народная этика, предписывающая людям отвечать делом на зов и призыв покинутых гор...

Пройдет несколько дней, и на народном празднике у руин комплекса Давид-Гареджи в последнее воскресенье мая, собирающем здесь до ста тысяч человек, я увижу необычный порядок домов, архитектура которых характерна для разных исторических провинций Грузии – Кахетии и Мтатушети, Сванетии и Пшав-Хевсуретии... У каждого порога будет стоять ребенок, и у каждого в руках будет табличка с надписью, о многом говорящей каждому грузину. Череми, Гудани, Удабно, Церакви, Шатили, Гостибе, Архоти – названия возрожденных горных сел...

Давид Матарашвили пригласит меня в дом Череми и поднимет тост за счастливое продление этого порядка.

Художники Е. Лансере и Г. Гриневский вписали в герб Грузинской республики вершину Казбека – гора была сутью этой страны, и поэтому они увидели в ней олицетворение и символ Грузии. В 1923 году группа студентов и преподавателей Тбилисского университета, возглавляемая профессором Георгием Ни-коладзе, совершила восхождение на эту вершину, положив тем самым начало советскому альпинизму. В группу входили представители многих отраслей знаний и сфер деятельности. Это было, по сути дела, обещанием и обязательством, клятвой – поставить горы на службу земле, которую они олицетворяют.

Возвращаюсь домой из поездки в Мтатушети. Иду к дому по склону улицы, которая выше перейдет в горную тропу...

Я перелетел через девять гор, но темы освоения горных территорий не исчерпал. Даже здесь, в городе, у родного порога, горы вновь и вновь держат меня в плену своих теснин и очагов, имен своих жителей и их судеб.

В этой поездке я познакомился с Этер Татараидзе. Маленькая книжка ее стихов, едва появившись в продаже, мгновенно исчезла с прилавков книжных магазинов. Объяснение простое: стихи Этер – горные, по преимуществу высокогорные, если понимать под этим чувства высоты, природной первозданности, слияния покоя и мятежности, хорошо знакомые каждому, кто бывал в горах. Имя этой девушки на афишах праздников народных сказителей собирает множество любителей народной поэзии, и те, кому не достаются места в филармонических залах, жадно приникают к экранам телевизоров.

В этом полете она была нашим проводником. Вертолет ходил по ущельям, от горы к горе, от хребта к хребту, от села к селу, и она узнавала их с высоты, называла по именам и рассказывала связанные с ними истории. Мы летели в Омало, на праздник по поводу открытия телеретрансляционной линии, и я подумал о том, что наконец-то мы начали отдавать горам наши долги. Кто возвращает долг дорогой, кто – телевидением, а Этер – стихами и памятью. Как герой фильма «Чудаки», вернувший свой долг односельчанам песней. Все мы что-то берем взаймы у нашей земли, только одни умеют отдавать вовремя и сполна, другие медлят или скупятся, третьи и вовсе не способны ничего дать взамен.

Мы летели по треугольнику Дартло – Квавло – Дано, и Этер «узнавала в лицо» хребет Макратела, общину Самцихе, поле некоего Плато Худжаидзе, отвоевавшего у склона необыкновенной крутизны один гектар для ржи, – мы дивились остроте ее зрения, усиленной разлукой и любовью. «Вот там, посмотрите, – переход Нивре, левее над ним – гора Сонери, а вот это – Нарчагский могильник...» Она читала свою землю, все ее открытые строки и подтекст.

Когда мы приземлились в селе Шенако, Этер повела нас к своей школе. Ее уже не было – остался лишь сланцевый остов дома, двадцать лет назад покинутого последним здешним школяром. Дом был пуст, полуразрушен, но яростно голубели оконные рамы, словно только что выкрашенные какой-то неведомой нам, могучей по силе излучения краской.

– Бишини, так она здесь называется, – сказала Этер. – Наши старики делали ее из трав. Тайна этой краски утрачена, известно только одно: она такая стойкая, что ее можно назвать вечной...

Спустя полчаса мы были в Омало. Там, поставленный лицом к горам, тем же неистребимым цветом надежды налился экран телевизора, и питомцы Кавтарашвили затаили дыхание: эта первая в истории Мтатушети передача была посвящена им.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.