Он влетел в квартиру и крикнул так, словно принес победную весть:

– Сметана! Молоко!

Ему никто не ответил. Он прислушался: где все? В спальне разговаривали. Заглянул.

– Уходишь? Уходи, уходи, можешь вообще уходить. Можешь разменять квартиру, я согласна, но только не как квартирант – пришел, ушел, – быстро, беспомощно приказывала мать. – Одеваешься? Очень хорошо, Чем скорее уйдешь, и чтоб совсем, тем лучше... Понял? Собирайся, собирайся! Никто, абсолютно никто тебя не держит.

– Это уж мое дело, – угрюмо отзывался отец, щелкая только что натянутыми на плечи подтяжками, словно бы опробовал их на отдачу, словно бы это было оружие, которое он собирался пустить в ход. – Ты мне не диктуй. Обойдусь. Куда хочу, туда иду. Запретить мне возвращаться ты тоже не имеешь права, пока что это и моя квартира.

– Но неужели ты не понимаешь! Я не могу так жить! – тонким, совсем детским голосом закричала мать, ударила себя по груди обваренной рукой, а когда у нее потекли слезы, этой лее рукой, бинтом стала часто-часто промокать глаза.

– Ну завела! Поесть не даст спокойно! – обрубил отец, схватил с тумбочки сигареты, зажигалку и, большой, тяжелый, парадно пахнущий одеколоном, оттер от двери ее худую фигуру, кое-как, неряшливо заверченную в халат, прошел мимо него, Юрки, в кухню.

Мать прижала забинтованную руку к груди, обняла ее другой рукой и закачалась на месте, словно баюкая, тупо глядя в стену, где висела маленькая картинка – чайка, утес, солнце – все соломенное. Около матери озорно прыгал котенок Сенька, ее недавняя уличная находка, пытался вцепиться лапой в болтающийся конец пояса, то и дело шлепался на спину, но опять шел на приступ. В открытое окно слышно было, как возится с мячом малышня, вопит то и дело с упоением: «Гол! Гол! Опять гол!»

Юрка осторожно, без скрипа прикрыл дверь спальни, ткнул сумку с продуктами на стул в прихожей, зачем-то крепко вытер ладонь о ладонь, сказал себе вразумительно: «Спокойно. Без нервов. С чувством уважения к сопернику», – и пошел в кухню.

Там, впереди, отец громоздился в полный рост особенно внятно, неуступчиво и словно бы сдерживал широкими плечами напор навесного холодильника и прочей мебели, до крайности обузившей и без того неразгонистое пустое пространство. Он уже успел сорганизовать себе бутерброд с маслом и сыром и бестрепетной рукой лил в чашку заварку.

– Вот что, – сказал Юрка, захлопывая за собой дверь. – Я вот о чем... Я давно хотел. Я, конечно, понимаю...

Дверная ручка врезалась в крестец все больнее и больнее – это он все пуще робел и отступал, отступал. Но голос хоть и пресекался то и дело, словно бы цепляясь за какой-то там ржавый гвоздь внутри, в горле, но совсем не исчезал, вязал слово к слову, наверстывал, рвался вперед и вперед:

– Я в том смысле, что... да, вот именно... сколько ж ты еще собираешься жить так?

– Как то есть? Ты о чем? – зло, напористо отозвался отец, врубая одну черную, грозовую бровь в другую. Но по тому, как он неловко, спотыкливо брякнул о стол чайником для заварки, как вдруг сжал безвинный бутерброд в кулаке, Юрка понял, что атаковал удачно, врасплох и, во всяком случае, первая линия обороны противника смята.

– Ты мужик? Мужик! – пер вперед, развивая успех. – А мать? Разные весовые категории. Котенку ясно. Есть еще такое хорошее русское слово «совесть». Решай... Думай…

– И это все.что ты хотел мне сказать? – Отец попробовал нащуриться на Юрку усмешливо-снисходительно, но в глазах его не было положенной для такого варианта устойчивости, а его губы выламывались в улыбку и так и сяк, но все без толку, не получалось дополнительного, намеченного превосходства. С недоумением, как на что-то вовсе непонятно откуда взявшееся, уставился на свою руку, на зажатый в ней бесформенный ком того, что недавно было мастерски изготовленным бутербродом, поощрил рассеянно:

– Молодец, Юрий, молодец... – Ввернул не без язвительности: – Что... сам от себя лично или мать послала?

– От лица всего прогрессивного человечества, которое за мир! – шарахнул в полный голос и поджался, сел на корточки, ударил кулаком по коленям. – Зачем ты так? Ничего тут смешного нет! Все по-другому. Я хочу тебя уважать. И не могу. Понимаешь? Хочу, хочу – и нету! Вот. Ясно? Никак.

– Не ори. Чего ты орешь? – тихо сказал отец и принялся сосредоточенно вытирать грязную руку полотенцем. Потом, забывшись, так же тщательно, не жалея усилий, тер чистую. С улицы рыкнули напористо и нетерпеливо:

– Юр-рк! Юр-рка! Выходь! Эй!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.