В стремительном круговороте танца даже слегка прогнулся выпуклый земной шар. Казалось, еще секунда, и он треснет пополам, как переспелый грецкий орех, под вихреобразным, безудержным натиском ног...

Словно вся планета, все люди земли – белые и черные, молодые и старые – объединились в едином порыве вальса.

Вот усатый шотландец в гольфах и смешной, словно девчачьей, юбочке в яркую клетку кружит тоненькую белобрысую француженку. А вот два негритянских мальчика, взявшись за руки с итальянскими школьницами, завертелись в пестром хороводе – их лица обращены к солнцу, и оно без удержу, не скупясь, сыплет пригоршней свои ослепительные брызги...

А вот седые леди и джентльмены, точь-в-точь из Голсуорси, забыв про старомодную чопорность и аристократический этикет, вспомнили, видно, свою драгоценную, как дивный сон промелькнувшую молодость, закружились плавно в быстром, но чуть-чуть грустном танце воспоминания.

Вот, едва касаясь ногами земли, промелькнула воздушная австрийка, доверчиво склонив кудрявую головку к плечу молодого человека в русском национальном костюме.

Весь мир объединял танец.

«Вальс Штрауса»... И от названия картины зазвучала где-то внутри меня знакомая, очень далекая, простая в своей безграничной мудрости мелодия штраусовского вальса. И снова ожили, закружились люди на картине, заражая своим ритмом, своей головокружительной круговертью.

Вчера была встреча с тем самым Венским лесом... И я трусила перед этим свиданием, мелькали мысли не ехать, оставить этот навсегда зачарованный вдохновением гения волшебный лес, возрождаемый каждый раз в новом обличье из божественных звуков, не материализованным, а таким – ускользающим и таинственным...

Серпантинная дорога открывала все новые и новые картины каждым своим поворотом.

Австрия расстелила осеннее многоцветие в бездумном торгашеском беспорядке. Осунувшиеся, пожелтевшие, словно от какой-то одухотворенной скорби, ветви придорожных деревьев мстили за свою осеннюю обнаженность, выставляя на продажу бесстыдную роскошь полян, лугов, тропинок, усеянных многоцветной красочностью облетевших листьев, больше не закрытых от любопытных глаз буйной растительностью. Под моросящим дождем, в сизой знобкости утреннего воздуха яркие краски природы обескураживали своей живучестью, мощной жизнеутверждающей расцветкой, рождали сочувствие к поникшим, обездоленным деревьям, беспросветной серости скучного неба, монотонной заурядности дождя, ущербной пугливости робкого ветерка.

Люди, закутанные в непромокаемые одежды, изредка встречались на обочинах дороги, и их повседневные лица казались более сосредоточенными и тусклыми в контрасте с разбушевавшейся неистовостью природы. Одновременно испуганными и восхищенными взглядами окидывали они преображенные предместья Вены, узнавая и не узнавая их...

«А вот и Венский лес», – сообщил сопровождавший нас австриец.

Было невозможно поверить, что это он, так покорно мокнущий под дождем, может вдруг встрепенуться, гордо зашевелить поникшими ветвями и буйно обрасти зеленым громкоголосым богатством. Я осторожно положила ладонь на шершавый влажный ствол, словно хотела почувствовать живое тепло, которое бы отозвалось во мне, помогло бы мне разгадать тот священный импульс, который вселял Венский лес в другого человека, вдохновленного этой загадочной лесной жизнью. Но лес молчал. Казалось, он уснул вместе с затихшими чудодейственными звуками посвященной ему мелодии, вместе с ее создателем верно застыл в вечном оцепенении.

Пытаясь обмануть себя, я почти шепотом стала напевать знакомый мотив и тут же замолчала. Он не мог быть лесом Штрауса – эти суровые, неприступные стволы с уродливо обнажившимися корнями, эти неуютные поляны, безвкусно разодетые в опавшую листву. Бесконечно дорогая мне мелодия испарилась из меня, исчезла, я поежилась и собралась вернуться к машине.

И тут где-то совсем рядом серебряным колокольчиком зазвенел чей-то смех. Зашуршали под ногами листья, взметнулись вверх пестрым веером. Между стволов деревьев на секунду показалось розовое девчоночье лицо. Увидела меня, прыснула от неожиданности, крикнула что-то на своем языке, и снова взметнулась к небу разноцветная охапка листьев. Только и успела я разглядеть глаза, блестящие лихорадочным весельем молодости, голубые, как брызги незабудок, и веснушки, бесстыжие, яркие, в беспорядке раскиданные по разгоряченному от бега лицу. Не успели взметнувшиеся листья прилечь, на поляну, как снова взлетели вверх, и молодой человек, мальчишка совсем, в недоумении, еле переводя дух, уставился на меня. И снова лиственничный фейерверк, и серебристый смех, и шуршащий топот...

Машина мягко зашелестела колесами, и поделенный надвое Венский лес поплыл за заплаканными дождем стеклами. Австриец не удержался от положенного вопроса: «Ну, как вам наш Венский лес? В такое время года он, наверное, не впечатляет?»

«Да нет», – медленно и неожиданно для себя ответила я. И что-то, наверное, случилось... Потому что вдруг, как наяву, промелькнуло среди мокрых осиновых стволов разгоряченное лицо с бесстыжими и яркими веснушками, бубенчиком раскатился и замер смех, и как естественное продолжение этого смеха полилась над миром, ликуя и захлебываясь от этого ликования, бессмертная мелодия Венского леса.

Вальс обволакивал планету. В стремительном круговороте танца даже слегка прогнулся выпуклый земной шар. Казалось, еще секунда, и он треснет, как переспелый грецкий орех, под вихреобразным безудержным натиском ног...

Передо мной была не просто картина. Это было произведение искусства по мудрости восприятия и непосредственности воспроизведения. Эта картина была написана ребенком. Советский школьник назвал ее просто – «Вальс Штрауса». Выставка детского рисунка в Вене была организована Обществом дружбы двух стран. Их было много: простодушных, наивных, трогательных, ослепительных, безудержно фантастических представлений мира детства о большом, взрослом мире.

Многоэтажные дома какого-то неведомого города распахнули свои окна навстречу встающему солнцу. Оно еще только слегка обозначилось на горизонте, а люди тянут из окон руки, словно подбадривая проснувшееся светило и призывая радостными улыбками друг друга быть воедино в начинающемся дне. Огромные деревья покачивают замысловатыми верхушками. А по улицам города, обходя стоянки автомобилей самых фантастических моделей, ходят медведи. Белые, черные, бурые, с глазами-пуговицами, они поднимают тяжелые лапы и приветствуют жителей города. А внизу табличка с названием «Тайга». И автор картины – австрийская школьница.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.