Как-то разом приняли мы Небит-Даг в ту теплую апрельскую ночь, когда шли с вокзала в гостиницу. Доверились его доброй тишине, его белым домам, спящим под неправдоподобно яркими азиатскими звездами, его деревьям, которых было так много и которые светили нам своей молодой зеленью. А наутро шли мы Небит-Дагом, чистым, как корабельная палуба, к подножию Большого Бал-хана, который величаво стоял в отдалении, вознося рыже-лиловую округлость своих склонов. Когда мы поднялись на него, город обширно и плоско лег внизу, давая оглядеть всего себя и то, что было за ним: рыхлые пески, которые начинались сразу за последним домом, острый снежный блеск солончаков чуть дальше и вновь пески, пески, пески...

Теперь, спустя время, я вспоминаю тот первый день и все последующие. И мне просто необходимо рассказать о людях, которых я узнала и которые, словно сговорившись, ни за что не хотели вспоминать о том, как трудно поддавалась им пустыня, как долго держала в неподатливой глубине свою нефть - сказочные Котурдепинские залежи, как выдала их однажды, не утратив своей недосягаемости, бросив под ноги смельчакам раскаленные просторы: бездорожье, безводье, безлюдье.

Человеком, взвалившим на себя все тяготы гостеприимства, был Коля - наш гид, по совместительству шофер и старожил здешних мест. По утрам он отвозил нас из города на промыслы в Котурдепе, за восемьдесят километров. Догадываясь о том, что я ищу для очерка героя, он как-то обронил: «Познакомьтесь с Володей Лободой! Я с ним работал...» Я отложила в памяти это имя, но множество нечаянных встреч все как-то отводило меня от него.

И мне уж хотелось написать очерк об Алексее Резникове, заведующем вторым промыслом, где добывается самая дешевая в Союзе нефть - по сорока шести копеек за тонну! Мы провели с ним целый день. Дул сильный ветер, потом и дождь пошел, но мы все чему-то смеялись, ходя следом за Резниковым и слушая его рассказы об Анапе, где он родился, о тамошних огурчиках и помидорчиках, которые снятся ему в песках, черт бы их побрал, о его замечательных скважинах, о дебите, о себестоимости, о премиях и уж не помню, о чем еще. И он настолько расположил нас простотой и веселостью, что мой спутник Вася Мишин уж пошел ему рассказывать последние московские анекдоты, а я говорила Резникову «ты». И какой же ошеломляюще сильный свет упал на весь его милый облик, когда мы, расставшись с ним и позабыв о нем, околдованные, оглушенные, усыпленные песками, вдруг узнали, что он - такой молодой и веселый - Герой Социалистического Труда и член ЦК Компартии Туркменистана. Сколько замечательных людей работает здесь - и буровиков, и геологов, и операторов, а Герой он, Алексей Резников! Где же были наши глаза, когда слушали мы его об огурчиках и помидорчиках?..

И так захотелось вновь отыскать его и расспросить обо всем на свете, но выпал в нашей рабочей неделе серенький, дождливый день, когда все начальство уехало с промыслов на заседание в Небит-Даг, и Резников тоже уехал, да и сами мы уж совсем собрались возвращаться, не солоно хлебавши, как вдруг Коля сказал: «А давайте заедем к Володе Лободе».

«Москвичок» наш резво покатился, но уже не по шоссе, а куда-то в сторону, в пустыню, принявшую под дождем густой золотой тон, и во множестве стали являться нам барханы, подернутые застывшей рябью, из-за барханов выглядывали буровые вышки, бегали люди, очень маленькие рядом с вышками, и что-то кричали неслышными нам голосами, потом исчезли и люди и вышки, открывались новые барханы, новые оголенные дали, и все это лежало в таком молчании и покое, будто и не сотворен еще человек...

Наконец, вдали показались низкие серенькие постройки. Мы подъехали. Какой-то парень томился в дверях, ссутулившись, нахохлившись от холода, сунув руки в карманы высоко поддернутых - словно он из них давно вырос - бежевых брюк.

- Здоров! - приветствовал его Коля, разом сильно и весело оживляясь. - Как жизнь?

- Здоров! - отвечал и тот. - Ничего себе...

- Ну, знакомьтесь! - сказал нам Коля. - Вам повезло: это и есть Володя.

Клетчатая кепка на Володе сидела боком. Эта кепка, и поддернутые брюки, и пиджачишко, когда-то голубой, и нахохленность были очень смешными, и мне сразу стало как-то легко с ним.

Следом за Володей вошли мы в конторку и сели на длинные, как в избе, скамьи. Володя всех обнес папиросами и закурил сам. Глаза у Володи с рыжей искрою, веселые, и оттого кажется, будто он всегда улыбается. Меж тем улыбается он редко, медленноватая улыбка его светит с ленцой, будто из-за легких тучек, и долго копится там, за тучками, сильный радостный свет. С этим нерастраченным светом и рыжею доброй искрой в глазах он и рассказывает, покуривая из кулака. И мы уж скоро знаем, как достается ему от заведующего первым промыслом Анна Джаниева каждый божий день то за одно, то за другое, и Потапов тоже добавляет, а работа какая!...

- Поверишь, Коля, бывают дни, когда осваиваешь по две скважины и закачиваешь третью! Так что на Западе был, Коля, санаторий!

Между прочим, под Западом они оба разумеют промысел Алексея Резникова, где вместе работали. Когда я спросила Володю, отчего же он ушел из «санатория» на такой тяжелый третий участок, он, подумав и помедлив, объяснил:

- У Резникова скважины идеальные, хорошо налаженные. Я туда пришел, документацию в порядок привел, чувствую: скучно стало. Животик стал расти... Потапов говорит: «Кончай волынку, переходи на Восток!» Потапов - это мой друг, старший геолог нашего промысла. Мне жаль, конечно, было уходить: Резников - мужик отличный. Мы друг друга с полуслова понимали, но мне учиться надо, расти, а какой у него рост? А здесь такие скважины есть, поверишь, Коля, мы одну пускали - так она дала сто восемьдесят тонн нефти в сутки через восьмимиллиметровый штуцер.

До Резникова - я узнала об этом позже - Володя работал в филиале Туркменского научно-исследовательского института нефти. А до Института нефти он учился в Москве, в институте имени Губкина, и о своей недолгой студенческой жизни вспоминает с нежностью - до жарких слез в глазах:

- Мне кажется, я там только и жил! Коля, скажи, разве в этих песках жизнь? По месяцу белую рубашку не надеваешь. Мать родную не видишь по месяцу! С утра как где-нибудь тарарахнет, туда и бежишь!

- Да уж, поди, полчеловека от человека и осталось! - подала вдруг голос пригожая синеокая женщина, давно наблюдавшая нас из другой комнаты. Мы обернулись к ней, н она безбоязненно, певуче продолжала: - Полный день в бегах! Иногда на стакане чаю весь день и живут! - Она повела глазами на Володю. - А то и спят в конторе этой. Стулья сдвинут заместо кровати - и так спят. А ведь отец у них, Максим Ларионович, - большое начальство, управляющий этой нефтью-то, - заключила она после молчания, пригорюнившись, но как бы и гордясь этим нескладным обстоятельством.

Дождь меж тем стал редеть, пока мы сидели в конторке, стихать и стихнул вовсе. Мы разом взглянули на часы и обнаружили, что время позднее и хорошо бы пообедать.

После обеда пошли разговоры. Это были все те же разговоры, что и с Резниковым: о дебите, о нефти, о скважинах, о премиях, о которых на Востоке давным-давно забыли, потому что промысел не выполнял план по газу, и это было глупо! Не выполнять план по газу, когда его каждый день выпускают в «свечи» по полтора миллиона кубометров (мощности заводов-приемщиков рассчитаны так, что они не могут этот газ принять)!

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.