Ими гордится комсомол

Что же, Гладилину тоже наплевать, какую бригаду он описывает, коммунистическую или отсталую?

Все газеты пишут о великой облагораживающей силе движения бригад коммунистического труда, Гладилин (он же не может быть похожим на «всех»!) пишет о том, что «борьба за звание бригады коммунистического труда ничего не изменила. У михайловцев и раньше был общий котел и общие интересы. Правда, иногда, когда вечно недовольный Саня Рекемчук начинал усиленно материться, его обрывал бригадир:

- Кончай. Забыл, в какой бригаде?

Так они стали ударной бригадой прииска. Туда, где трудно, посылали михайловцев. Они не завалили ни одного задания» (стр. 114).

Но не думайте, что Гладилин выступает против движения этих бригад. Нет, боже упаси, он обеими руками «за». Однако прежде он считает своим долгом (долгом перед кем?) поиграть «смелыми» словесными вывертами.

Зачем же нужны сии выверты? Вероятно, ответит литератор, для того, чтобы оттенить «земной» героизм рабочих. Желание благое, но на практике выходит иначе. Там, где автор «Песен золотого прииска» хочет показать действительно новое, передовое, он зачастую сбивается на такую скороговорку, что упрощает и искажает то прекрасное, что существует в жизни.

Вот как раскрывается секрет необыкновенной обаятельности Карлухи - комсорга стройки. Приходит на работу «блатной» парень, поначалу куражится. К нему через денек подходит Карлуха. Парень: «Фрр!» Аугусткалн ему скажет: «Да ты, никак, блатной!» Парень опять: «Фрр!» Через несколько месяцев он сам спрашивает у прибывшего собрата: «Да ты, никак, блатной?»

Как все просто получается! Увидел, поговорил, победил.

Гладилин не умеет отделять главное в нашей жизни от второстепенного. Он уделяет равное внимание и переживаниям бывшего уголовника и работе комсорга прииска, причем все эти описания выполнены в такой однообразной манере, что трудно «без булавки», без мучительного напряжения дочитать повесть до конца. Мы позволим себе привести еще один образчик гладилинской прозы:

«... Но летят гуси.

Мне совершенно плевать, как они летят, и я бы залепил Ритке, если бы она близко от меня стала вопить: «Смотрите, косая линия, как красиво!» И я перестреляю этих гусей летом в тундре. Но ты пойми, братишка, что где-то под Курском, в домике с полуразвалившимся крылом и подгнившими наличниками, меня ждет старуха мать, которой я, кроме неприятностей и шальных денег, ничего не приносил» (стр. 122).

Попробуйте найдите смысл в этом характерном для Гладилина отрывке. Здесь «под текст» настолько запрятан, что «рядовой» читатель никак не оценит «смелого» перехода от желания перестрелять гусей к размышлениям о старухе матери.

Сравните, далее, этот отрывок, передающий внутренний монолог бывшего «блатного», с авторским описанием работы бульдозеристов: интонация, построение фразы, способ выражения неизменно одни и те же.

Так идейная расплывчатость, отсутствие подлинного вдохновения оборачиваются серостью и невыразительностью. Неужели автор не понимает, что он становится утомительно однообразным, повторяет себя?!

Погоня за звонкой фразой, «парадоксальностью», «оригинальностью» не проходит для литератора бесследно. Нельзя одновременно нагромождать один за другим парадоксы и раскрывать сложнейшие переживания современного человека; что-то одно должно пострадать. В повести «Песни золотого прииска» пострадало последнее, и, что очень обидно, оказался совершенно смазанным интересно задуманный образ комсомольского вожака Карла Аугусткална.

Создавая этот образ, Гладилин все же решился наконец отойти от полюбившейся ему схемы «антиидеального» героя и попытался вывести на страницы своей повести цельного человека. Но, к сожалению, болезнь «обратных общих мест» помешала литератору выполнить задуманное. Образ Карлухи не раз работай с той тщательностью, с какой необходимо лепить образ центрального героя; он скорее очерчен, чем выписан.

Кроме того, и это, разумеется, самое главное, Гладилин, как и в повести «Дым в глаза», снова встает в позу бесстрастного бытописателя, добру и злу внимающего равнодушно.

Есть в «Песнях золотого прииска» такой эпизод. Работница Рита увлеклась недоучившимся ленинградским студентом Рахтановым. Тот «по-своему любил и жалел девушку, что делила с ним долгую полярную ночь», но он не мог представить себе, как введет в ленинградскую квартиру простую работницу, как познакомит ее со своим кругом «модно одетых» друзей, с матерью и пр. И на комитете Рахтанов заявил твердо: «Свадьбы не будет».

Как же реагировал на это секретарь комитета комсомола Карл Аугусткали? Он, оказывается, считает, что «виновата» сама Рита. Ни ему, ни другим членам комитета не пришла в голову элементарная (не оригинальная, конечно) мысль: Рахтанов - подлец, его надо строжайше наказать за гнусный мещанский снобизм.

Рита родила ребенка, он воспитывается ее матерью в Тамбове, девчата шьют распашонки, а когда Рита встречала Рахтанова, «они даже улыбались друг другу» (стр. 113). Все так буднично и нормально...