Я увидела и первую после диплома работу Амбразюнаса «Люди моего села». Дед, опершийся на клюку, пастушонок, спрятавшийся от дождя и холода под рогожей, старуха с ведром. Вещи Амбразюнаса обладают удивительным качеством: они создают вокруг себя свою атмосферу, насыщенную энергией и грубоватой земной силой. Но все же в первой его серии было еще много внешнего увлечения бытовыми деталями.

Сейчас Амбразюнас работает над рельефами для одного из вильнюсских кафе. В них нет так называемой оформительской декоративности, нет вычурности и витиеватости, нет дани моде и той «современной выразительности», о которой таи часто толкуют для того, чтобы оправдать неумение работать. Узкая деревянная полоса фриза будет огибать зал. Только лбы, сталкивающиеся в танце, только здоровенные лапищи бережно водят смычок скрипки, а вместе - картина веселого разудалого народного праздника. Мастер Амбразюнас, с внешностью застенчивого крестьянского парня, с умными и сильными руками, не умеет делать иначе.

О камерности, об искусстве живописи и двух друзьях живописцах

Я стояла на вершине горы, может быть, даже рядом с тем деревом, под которым видел свой сон Витаутас. Летом здесь гуляют влюбленные, зимой - раздолье для лыжников. Почти стемнело, было неправдоподобно тихо. Не было влюбленных, и не было лыжников. Внизу был город. В какой-то синеватой дымке мерцали огни, и куда-то далеко уходили, пересекаясь, крыши. И это было очень здорово. И черные деревья, и снег, а внизу трепещущий, теплый и кажущийся бесконечным город. И вдруг я поняла, что уже видела его однажды.

На последней республиканской художественной выставке в одном из залов в узком простенке около двери висела картина. Рядом, на смежной стене, были большие яркие полотна, может быть, поэтому она не сразу обращала на себя внимание. Это картина небольшого формата. Какая-то светлая и грустная одновременно. А может, и не грустная, просто очень лирическая, тихая, созерцательная. Она вся соткана из мазочков, а если отойти на расстояние, то возникают очертания города, дома, крыши, тающие в дымке. Это Вильнюс, увиденный с вершины горы. Это тихая и светлая красота. Мы порой говорим о камерности того или иного художника в отрицательном плане. Но тем не менее нам не приходит в голову критиковать за подобное камерный оркестр и ставить ему в пример симфонический.

Художник Алоизас Стасюлявичюс любит писать Вильнюс, любит смотреть на него утром и вечером, бродить по его старым улицам, когда все кругом засыпает. Алоизас - философ и мечтатель. Не в его характере писать большие полотна во всю стену. Его стихия - камерность. У Стасюля-вичюса много пейзажей, натюрмортов. Он любит живопись, сам ее запах. Его картины интересно разглядывать. Там нет ровной закраски холста. У них сложная, насыщенно живописная ткань, сотканная из месива мазочков. И до чего же обидно, когда искренне считают, что фактурная живопись - мазня и художники теперь просто не умеют работать. Впрочем, при этом забывают, что и в холстах классиков, у Рембрандта и Тициана, например, мазок порой был толщиной в палец. А у иных мастеров их зализанная живопись не выражает ничего, кроме того, что они отлично освоили технику лессировок (живопись тонкими, прозрачными мазками), которой пользовались с незапамятных времен.

Картины Стасюлявичюса со сложной, богатой фактурой. Как из содружества слов, так из содружества мазков рождается поэтический образ.

Леопольдас Сургайлис и Алоизас Стасюлявичюс - друзья и соседи. Их мастерские рядом, в одном доме. Но более ярко выраженные противоположности трудно найти: созерцательный и задумчивый Стасюлявичюс и активный, подтянутый Сургайлис этакий здоровенный человечище с бородой и зычным голосом. Пейзаж Стасюлявичюса очень изящный, а пейзаж Сургайлиса написан как будто не кистью, а метлой. Кажется, берет здоровенный парень эту самую метлу, макает и лупит во все стороны и не думает о том, чтобы изящно получалось. И река у него уж такая синяя, и песок у него уж такой желтый, и человек за всем этим, сразу чувствуется, - хозяин. Хотя его и нет на картине, но это он поставил столбы и натянул провода и это для него и река такая синяя и песок такой желтый. И натюрморты любит Сургайлис писать такие, чтоб там человек был. Он любит писать предметы самые простые, без которых ну никак не обойтись его человеку - рыбаку или крестьянину. Краюха хлеба, нож, стул, стол, лампа. И все это крепкое и монументальное и ясно написано.

Сургайлис-гуманист. Он очень любит и понимает людей и потому в портретах никогда не ставит их на котурны, не вносит ни грана ложной патетики. У него есть ценнейшее и редчайшее для портретиста качество - юмор.

Все время, что мы разговаривали в мастерской, перед нами стоял портрет крестьянина из Жемайтии. И этот крестьянин асе носился на нас из-под козырька своей кепки. Он только что кончил работу, положил рядом вилы и уселся на скамейке. У него красное, обветренное лицо. Он здоровяк и крепыш, и он ох как себе на уме. Он очень скрытен, из него трудно что-нибудь выудить. Он очень бережлив и, может быть, даже скуп, но уж если к вам расположен, то отдаст последнюю рубашку. Он не бросает слов на ветер, этот крестьянин из литовской области Жемайтии, и может за себя постоять. Все это можно увидеть, а скорее почувствовать в портрете.

Как растят художников?

Слово «профессориум» звучит солидно. Так и представляешь себе стол, вокруг которого сидят убеленные сединами, умудренные опытом ученые, может быть, даже с особого кроя академическими бородами и в черных шапочках. Даже не сразу решаешься открыть дверь с этой табличкой. Но профессора Литовской государственной школы искусства -молодые графини, живописцы, скульпторы, уже знакомые нам Амбразюнас, Жилите, Стасюлявичюс и их товарищи Антанавичюс, Вильджюнас и другие - веселая и дружная компания в куртках и свитерах и совсем лишенная академической невозмутимости и солидности. Почти асе они вместе учились в институте, теперь вместе учат детей. И учат с душой.

Задание - нарисовать петуха. Преподаватели не требуют двенадцати одинаковых петухов, нарисованных с точностью иллюстрации в учебнике зоологии. Им приносят двенадцать совершенно разных петухов. У одного маленькая-маленькая головка и большой-большой хвост, сияющий немыслимыми цветами, он глупый и важный, модный и хвастливый. У другого злые глазки и острые-преострые шпоры, и злость сжала его в пружину. Один нарисован черным карандашом, другой - одной красной краской, третий будет переливаться, как радуга.

Передо мной лежали двенадцать рисунков. За ними двенадцать разных характеров и дарований. Этих ребятишек не «натаскивали», не изводили правилами, в них растили художников. Учили их думать, фантазировать, воображать. Искусство не определяется степенью подражания природе. Художник создает другую природу, в его работах ценно, насколько он выразил свое отношение к миру. Когда французского художника Ренуара упрекали в том, что нарисованная им кошка не похожа на настоящую, он отвечал: настоящих живых кошен пусть делает мой кот. А Гёте говорил, что как бы точно ни был нарисован мопс, он все равно не заменит настоящего.

Ребята рисуют очень старательно. Они в школе не потому, что их папы и мамы решили сделать их знаменитыми. Преподаватели ездят летом по деревням, смотрят, знакомятся, отбирают наиболее способных. Так дети из самых глухих, отдаленных мест оказываются в Государственной школе искусств.

Когда возвращаешься из школы искусств в центр города, еще раз убеждаешься, что «экспансия» молодых литовских художников распространяется повсюду. Они очень активный, энергичный и смелый народ. Они украшают росписями и рельефами новые кафе, оформляют и иллюстрируют книги. И когда вы поднимаетесь по улице вверх к вокзалу, вас провожают красивые праздничные плакаты, сделанные молодыми мастерами.

Таи город рассказывает о своих художниках, о том, что они живут одной жизнью с народом, с любовью развивают традиции народного искусства и что их собственное искусство обращено к народу.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.