Радист не отвечает берегу

Капитан вызвал к себе Станкова:

- Ну, теперь я могу открыть карты - путем прорываться на Кипр, в Фамагусту. Путут поставлять протукты, - не утифляйсп, если что путет странно...

Вместе с продовольствием привезли тщательно упакованные тюки с досками, краской, песком. Вечером капитан дал Станнову фотографию турецкого сухогруза «Иныни». Нужно было закамуфлировать танкер под этого безобидного турка.

- А как же труба? - ахнул Станков. - У сухогруза-то она посредине, а у нас как-никак у кормы.

- Трупу срежь, а трукую стелай! - усмехнулся капитан.

Шутка сказать - срезать на виду у всех трубу и поставить новую! А немецкий катер так и выписывает у самого борта круги. Стали потихоньку варганить трубу в трюме. Через несколько дней на борт поднялись лоцман-турок и английский комендант Золингман. Золингман придирчиво обследовал танкер. Потом сказал Станнову:

- Чиф, скоро будет дипломатическая почта, пожалуйста, примите ее и снесите поскорее в свою каюту.

Дипломатическая почта выглядела странно:

длинные кожаные мешки с элегантными английскими печатями. Мешки были неподъемно тяжелые. В них оказались взрывчатка, револьверы и английские автоматы.

В тот же вечер снялись и вышли в Мраморное море. Турецкие власти, получив солидные суммы, согласились закрыть глаза на проход советских судов. Капитан снова вызвал Станкова:

- Теперь, Фстор Яковлевич, стелайте наш танкер под сухогруз «Бакир». Таю вам четыре дня...

Золингман сочувственно улыбнулся Станкову: мол, я понимаю, чиф, как вам будет трудно. Английский комендант был все время при капитане: прорвавшиеся суда поступали в распоряжение командующего английской средиземноморской эскадрой. Слова коменданта становились приказом, по Золингман был умным человеком и командовать не стремился.

Маскировку начали с самого заметного - с трубы. Вгрызались в нее автогеном. Потом попробовали спихнуть. Как бы не так, труба сидела прочно. А между тем море светлело - пора было прятаться под берег.

- Как же так? Как же так? - волновался стар-мех Петро Якимчун. Волнуясь, он начинал заикаться, и понять его было трудно. - Який черт ее там держит?

На трубу полез Леня Калинин, второй помощник: надо же было поглядеть в самом деле, что там за черт. Леня возился долго. Наконец вернулся весь в испарине:

- Не дорезали, выгородка там!

Под грозное молчание команды трубу спихнули в море. Танкер выглядел глупо, как оболваненный под нулевку новобранец. На месте отсутствующей трубы соорудили фанерную радиорубку. А посредине, как у настоящего «Бакира», водрузили сколоченную в трюме трубу. Левый борт оставался советским, а правый, тот, что обращен был к итальянцам, переродился в истинного турка, со всеми тонкостями сигнализации. И вообще кругом такая была механика, что за пять минут можно было перекинуться в самое выгодное, по ситуации, подданство. Да и самую надпись «Бакир» в три минуты затирали тавотом. В таком виде и двинулись к Дарданеллам. Золингман поддерживал связь с английским представительством в Стамбуле. Танкеру разрешили выйти из Дарданелл, но в проливе их нагнала радиограмма: «Потоплен при попытке прорваться «Ованесов». В Эгейском море тревога...» пришлось вернуться обратно - к маяку Эрегли...

Рейдовый катер «Малая земля» наконец толкнулся о причал. Я возвращаюсь в Новороссийск. Улицы в тихих огнях. Их продувает насквозь ветер с моря. Гаснут окна притихших домов. Здесь спят, устав от беготни и уроков, тридцать тысяч будущих капитанов. Это судьба приморских мальчишек: игры и детские сны связаны только с морем. Море играет с ними и ждет. И они приходят, взрослея. Днем улицы Новороссийска шуршат иноземными плащами, мягко ступают по мостовым диковинные заморские мокасины. Смотрят из итальянских пуловеров доверчивые херсонские физиономии, еще не переварившие ни роскоши этой, ни романтики тропических рейсов. Немного смешно. Ну, а мальчишкам... Возвращаясь в ночной Новороссийск, я всегда повторяла про себя: здесь спят тридцать тысяч будущих капитанов.

Утром в каюте Станкова собралось много гостей. Солнце врывалось в иллюминаторы. Столько солнца бывает только на воде. Оно дробилось в гранях никелированного кофейника, в полированных карнизах и содержимом бутылок с наклейками на всех языках.

- Вот я и говорю, будь я не капитаном, а директором ресторана или просто официантом, я бы учил этих ребят, как жить. - Капитан прохаживался по каюте, седой, высокий, носатый. - А что вы смеетесь, елки-бабушки? В прошлый раз схожу я на берег: Нина Александровна, разумеется, настояла, - пошли в этот самый «Черноморский». Не столько поужинать, сколько посмотреть, как там мои хлопцы. Ну и вижу: сидит один мой матросик, доверчивый малый, вчера из деревни, уже чуть тепленький. А рядом две бабенки гангстерского вида. Ну, думаю, вытрясут парня. Подзываю своих: за столик заплатить, парня увести, перед девицами извиниться. Замельтешились: как это, неудобно! Но все-таки увели. Я потом вызвал его к себе, спрашиваю: «Мать у тебя есть?» «Е». «Ты ей денег перевел?» «Та зачем ей?» «Что, богатая такая? И полушалку была бы не рада?» Смеется: «По всей деревне понеслась бы хвалиться». «Так купи ей полушалок, пошли». «А то бы и правда послать!» «А девушка у тебя есть?» Смущается: «В школе целовались с одной». «Пишет тебе?» «Та не». «А что так, может, адреса не знает?» «Мабудь, не знае». «А хорошая дивчина?» «Ох, гарная!» «Так напиши ей, адрес дай...» Как малые дети, честное слово-Федор Яковлевич остановился у иллюминатора и надолго умолк, прислушиваясь к беседе за столом. Я подошла к нему и тоже глянула в иллюминатор. Залитая солнцем, парадно и мощно сияла заплетенная трубами палуба.