Вот позвонит Анна Сергеевна

Один, ночами, когда была бессонница, наблюдал мерцание серебряных кубков. В эти минуты слышался ему гул стадионов, вставала в памяти та оглушающая тишина, когда его дыхание перекрывало дыхание тысяч зрителей... И потом: как «падал» в овации, в аплодисменты... Как поднимался на пьедестал почета и в честь его звучал гимн, усиленный динамиками над всем миром... И фамилия его, зажженная на табло...

Он шел к своей победе годы и годы, был упорен, как вол, силен, как лев. Он превратил себя в механизм из мускулов, подчиненный воле к победе. Ни любви, ни страстей, ни вина, ни слабостей житейских. Он экономил каждое движение, он скручивался в клубок, как змея, а когда бросал копье, выпрямлялся, вытягивался, становясь как бы продолжением копья. Ему было подвластно все, даже нервы – вечерами перед соревнованиями он научился расслабляться, «расшнуровывал» психику.

Он шел к своей победе неотвратимо, как технически выверенная ракета, и уже пробивал плотные слои атмосферы. Все называли его будущим чемпионом. И вдруг!.. Африканец бросил копье на десять сантиметров дальше! Тот африканец, которого на предыдущих соревнованиях он даже не брал себе в голову!

И вот уже четыре года ночами он повторяет тот бросок, анализирует каждый жест, движение.

Копье африканца не просто пролетело дальше, оно сломало ему жизнь, перебило какую-то важную жизненную нить. Он не смог перенести поражения. Был не подготовлен? Недотренирован? Самоуспокоен? Но почему он не смог начать все сначала? Был самолюбив, как Грушницкий. И чертовски честолюбив. Он хотел победы не потому, что действовало извечное желание человека вырваться за горизонт, за грань... Он же аскет, красавец, великан. Великаны умеют побеждать, но избави их бог от поражения! От необходимости перестроиться и приспособиться!

Он перечеркнул тогда себя. Бросил все. Георгий Павлович Воскобойников навсегда ушел из спорта. Он сник, желания исчезли, он как бы рухнул в темноту. И воля умерла.

А сердце, печень, легкие – весь организм не хотел смиряться с переходом от сверхнагрузок к бездеятельной жизни. И болезни набросились на него, как лилипуты на спящего великана...

Друзья, товарищи? Один звал перейти на тренерскую должность. Воскобойников попробовал – показалось скучно. Были приятели, которые приходили с бутылкой и ныли: «Жорка, ты же гений! Бедолага!» Чаще других приходил Витька, борец, и тянул душу, говорил жалкие слова, раздражая тем Георгия. Да и другие – тоже.

Он их перечеркнул. Вот тогда-то появилась Эля, Эллис, как называл ее отец. Заботливая, самоотверженная, тихая девушка двадцати семи лет, с вкрадчивыми движениями большого тела, с глухим, как осенний дождь, голосом, с умными глазами под стеклами очков. Появилась она – и исчезла та, другая, врач, лечившая и будоражившая его. Красива, талантлива, требовательна, она горячила, звала куда-то своим чудным голосом, но...

Эля выхаживала его в долгие дни болезни. Она поселила его в квартире своего отца, приучила к протертым кашам, к бульонам без мяса и травам. Она поставляла ему и духовную пищу: лучшие музыкальные записи, библиотеку отца, друзей из литературных, журналистских кругов. Друзьями эти гости не стали, но кто-то втянул Воскобойникова в обменные операции книгами, и кто-то толкал на писание рассказов о спорте... Впрочем, об этом после. А Эля проповедовала: служба не лучший способ зарабатывать деньги. Можно найти занятие дома: шитье, вязание – для женщины. Мужчине?.. Она раздобыла где-то станок для работы по серебру и решила приохотить к этому ремеслу мужа, благо серебра у них много.

Она шептала ему ночами о том, как он красив, умен, что он ее «золотой мальчик», что никто его не понимает, кроме нее, а какие ювелирные изделия он будет делать – все ахнут!

Георгий Павлович пьянел от этих слов – почти как в прежние дни хмельных похвал... А тем временем уже подрастала дочка Танечка, Георгий Павлович гулял с ней каждый день в сопровождении колли по кличке Кармелита. А жизнь была тиха, почти прекрасна.

Все реже звонил в их доме телефон – Эвелина Викторовна старалась всегда первой подойти к телефону, чтобы «не волновать по пустякам Жореньку».

Вот почему так спешила она к телефону и даже присочинила про болезнь мужа, так и не дав ему трубку, когда позвонила незнакомая женщина по имени Анна Сергеевна. Игривый голос ее напомнил Эвелине Викторовне ту, врача, у которой лежал Георгий.

Однако незнакомка была настойчива. На следующий день она позвонила вновь. На этот раз возле телефона оказался Георгий.

– Алло-о! – пропела трубка. При этом «л» прозвучало смягченно и длинно, «о» переходило в «е», «ё», «и» – целая гамма тонов! – Будьте добры Георгия Павловича.

Женщина говорила о том, что давно знает знаменитого Воскобойникова, всегда следила за его спортивными успехами, восхищалась им, что удивлена его уходом из спорта и т. д. А он слушал, покоряясь интонациям ее голоса, слушал, слушал... Будто птицу Сирин, будто чудо в его уединенной жизни... Оказалось, одно издательство решило выпустить книгу воспоминаний бывших чемпионов с анализом побед и поражений. Было бы очень славно (она так и сказала – «славно»), если бы крупнейший копьеметатель Воскобойников написал в этой книге...

– Написать? – переспросил Георгий.

Ну нет! У него уже был опыт: поддался какому-то гостю жены, нацарапал рассказ, послал в журналы, и что же? Если бы разругали, если бы похвалили, если бы позвонили!.. Нет, ни звуком не откликнулись – гробовое молчание полгода – и даже не вернули рассказ. Это было его последнее унижение, еще один удар по честолюбию. Хватит! С тех пор он живет в своей «берлоге», и Эля охраняет вход.

Воскобойников нервно повел головой и твердо ответил Анне Сергеевне, что писать не умеет и не будет. Эта странная женщина с голосом сирены спокойно и понятливо поддакнула ему: да, писать – это ужасно, очень трудно, и как часто берутся за перо бездарности да еще сочиняют. Но совсем иное дело – честный разговор о том, что было, это уже не художественный вымысел, а правда, описание действительного происшествия с анализом ошибок, тут уже иные трудности – суметь быть правдивым перед собой, и это тоже, ох, как трудно!..