Дни, которых не забыть

СТАРШИЙ мой брат Витторио с фронта не вернулся. Поздним вечером, - было это в девятнадцатом году - в дверь нашей убогой комнаты постучался Джузеппе Бусс, товарищ брата по полку, поздоровался с матерью, крепко пожал мою руку, потом, взглянув на мать, быстро подошел к окну и, словно не находя нужных слов, сказал:

- Погода стоит такая, что надо бы ехать в море... Хочу завтра с Эржлиа вместе... Теперь...

Но договорить Джузеппе не успел: тихо, но с такой тревогой, с таким ясным предчувствием страшных вестей о сыне, что холодная дрожь пробежала по моему телу, и в комок сжалось сердце, мать спросила:

- А... а... Вит... Витторио?

Джузеппе обернулся, минуту молчал, потом с той же нежностью, какая звучала в голосе брата, когда перед уходом на войну он прощался с матерью, ответил:

- Витторио просил передать, что... что он умирает с мыслью о своей матери и что...

Мать тихо вскрикнула, лицо ее исказилось непередаваемым ужасом; сперва она плакала беззвучно, потом комната наполнилась сдавленными рыданиями, рыдания нарастали, переходили в вопли, и было в тех воплях столько безысходного отчаяния, столько бессильной и безграничной тоски, что меня неудержимо потянуло из комнаты, и, когда иссохшие руки матери потянулись к «распятию», а Джузеппе, нахлобучив кепи, пошел, прихрамывая, к двери, я камнем бросился за ним и, как ребенок схватился за его руку.

Внизу, у подъезда, Джузеппе остановился, набил трубку, закурил и, стиснув мою руку, сказал:

- Пойдем, Челестэ...

Мне было тогда семнадцать лет. И был тот вечер первомайским вечером 1919 года.

Мы молча шли по площади Рисорджименто.

ЕСТЬ в мире такие слова, что впитываются сознанием, растут из человеческого сердца так же легко, так же неизбежно и естественно, как насыщенный влагой и овеянный солнцем весенний чернозем несет на себе буйную зелень полей и пастбищ: то слова обнаженной, чистой, волнующе - прекрасной и призывно - боевой классовой правды. Я сознал их, раз и навсегда впитал в сердце и волю, подчинил им жизнь свою до последнего своего вздоха в тот первомайский вечер девятнадцатого года, в те часы, когда слушал, вместе с Джузеппе, речи протеста и призыва со сцены городского театра.

И понял я в тот вечер, почему в тяжких страданиях умер чахоточный мой отец, лучший из мастеров железнодорожного депо; почему убитая горем мать собирала по соседям гроши на отцовский гроб и белый коленкор; почему умер на далеких болгарских полях мой брат Витторио и почему мать протягивает иссохшие - со вздутыми синими жилами - руки к немому, бессильному и ненужному распятию...

Со сцены театра читалось воззвание коммунистической партии; в нем были, примерно, такие слова:

«Пролетарии, крестьяне, рабы колоний! По чьей воле, ради чьих интересов пролита кровь ваших отцов, сыновей и братьев? Слушайте! В кабинете версальского двора собрались четыре человека. Они присланы сюда буржуазией Англии, Франции, Италии и Америки... Они делят добычу, кромсают карту земного шара, торгуют народами, как цыгане торгуют лошадьми».

Дальше я не слушал, не мог слушать, ибо предо мной открылся мир новый, где было все так же ясно и просто как и нестерпимо гнусно, где задачи каждого честного человека представились мне совершенно очевидными и неотложными Я не мог дальше слушать, не могли слушать и все остальные, все три тысячи участников митинга, ибо дальше произошло следующее:

Сорвавшись с места, я кинулся к барьеру ложи и крикнул:

- Судите их все - ех...

Ураганом рукоплесканий и криков ответил мне зал.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.