Мерой гражданского призвания

По-моему, композитор просто обязан мастерски владеть инструментом. Кто, как не он сам, должен представить свои сочинения в полном блеске! Просто сердце радуется, когда видишь на сцене таких великолепных композиторов-пианистов, как Андрей Эшпай, Родион Щедрин, Борис Чайковский...

Думаю, что своими первыми удачами в симфонической музыке во многом обязан знанию и владению фортепиано. Благодаря этому с юных лет чувствовал себя артистом. Правда, такое чувство не спасло от совершенно панического страха перед первым серьезным выступлением. Меня послали в 1935 году в Ленинград на Второй международный фестиваль искусств. К тому времени я только однажды играл в Большом зале консерватории и то перед друзьями и коллегами, и вдруг – международный масштаб... В общем, я так струсил, что просто не мог шагнуть на сцену: ноги приросли к полу. Дирижер Александр Шамильевич Мелик-Пашаев сначала посмеивался, подбадривал, а потом, видя полную мою невменяемость, просто... вытолкнул меня к оркестру. Играл, ничего не видя и не слыша вокруг. Но сказались упорные занятия за инструментом – руки сами «вывезли». Да, хотелось бы и сейчас такой уверенности в технике.

В годы учебы родились еще два сочинения, признание которых определило всю мою дальнейшую судьбу. Это моя дипломная работа – Первая симфония, которую после дебюта в Москве под управлением Георга Себастьяна почти тут же исполнили в Нью-Йорке и Чикаго знаменитые Леопольд Стоковский и Юджин Орманди. И музыка к комедии Шекспира «Много шума из ничего», заказанная театром имени Вахтангова.

Я впервые взглянул на волшебный театральный мир «изнутри», заново прочувствовал и пережил комический драматизм фабулы, вглядывался в ситуации, такими разными представляющие персонажей – возвышенно-благородными или низменно-коварными, иронично-язвительными или откровенно-грубоватыми...

Консерваторию я окончил с отличием и был удостоен высокой чести: мое имя записано на Золотую доску почета, вслед за именами тех, у кого я учился, кому поклонялся. Некоторое время еще занимался у Шебалина в аспирантуре. Однако больше влекла композиция и особенно театр, откуда так и посыпались заказы: музыка к вахтанговским спектаклям «Без вины виноватые» по А.Островскому, «Дон Кихот» по М. Булгакову, увлекательная работа в Детском музыкальном театре – спектакль «Мик», наконец, первая опера – «В бурю» – в Музыкальном театре, который теперь носит имена К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко.

На мысль об опере натолкнул меня Владимир Иванович Немирович-Данченко. Он же подсказал и сюжет по роману Н. Вирты.

До сих пор не могу до конца осознать, как, каким образом опытнейший режиссер, драматург, педагог, теоретик театра, имевший большой выбор соавторов, разглядел во мне, тогда совсем юном, начинающем композиторе, способность создать оперу.

Потрясенный доверием знаменитого режиссера, я взялся за дело с подъемом, работал как одержимый, без отдыха, исключив и отодвинув все другие дела. Я жил этой работой, в буквальном смысле отдавал ей каждую минуту, даже во сне не мог отойти от ставших дорогими героев. Неутомимый Владимир Иванович без конца будоражил новыми идеями, возбуждающими творческую фантазию...

В молодости особенно интересно было встречаться все с новыми жанрами, постигать их специфику, знакомиться с новыми талантливыми людьми. Моя первая встреча с кино – это фильм «Свинарка и пастух» Ивана Пырьева. Кинокомедия увлекла меня теплым лиризмом, изящным юмором, искренностью, грациозным весельем и добротой. Радостно было сочинять, работать с талантливыми артистами, режиссером, услышать, как зазвучали мои песни по стране. Вскоре состоялась новая плодотворная встреча с Пырьевым... И тоже в комедии. Но...

Наступило тяжелое для всех нас время. На нашу страну надвинулась-новая буря. Затемненная Москва ощетинилась надолбами и зенитками. Жена и дочка

эвакуировались в Свердловск. Я изредка выбирался туда: дорога была долгой и нелегкой, а работы много, как никогда.

Немало композиторов и артистов ушли в то время на фронт. И мне казалось, что так должен поступить каждый. Про себя и вслух повторял фразу: «Когда гремят пушки, музы молчат». Однако оказалось, что мы еще нужнее были, делая свое обычное и любимое дело.

Музыкальная жизнь в стране не только не затихла,. но как-то особенно напряглась. Сформированные из поредевших театральных и симфонических коллективов новые оркестры в самых разных условиях давали почти ежедневные концерты. Фронтовые бригады, составленные из ведущих артистов, выступали на самой фронтовой полосе, вызывая то аплодисменты, то стрельбу фашистов. Шатающиеся от голода ленинградцы слушали премьеру (!) Седьмой симфонии Шостаковича. А в Москве симфоническая музыка не смолкала в Колонном зале Дома союзов. Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио посылал в эфир для всей страны музыку Чайковского, Бетховена, Бородина, Римского-Корсакова... На постоянно прерываемых бомбежками концертах исполнялись произведения советских классиков и новые наши сочинения.

В январе 1943-го под управлением Н. С. Голованова впервые прозвучала моя Вторая симфония. Как и почти все создававшееся в искусстве в то время, она воплотила драматизм происходящих событий.

В день премьеры я был в Колонном зале и, конечно, очень волновался. Я понимал, что людям, пришедшим сюда после тяжелейшей работы на фабриках и заводах, приехавшим ненадолго с фронта, надо было услышать что-то такое, что хоть в какой-то мере отвечало бы тому наполняющему их жизнь великому и значительному, ради чего вели они борьбу, не жалея сил и самой жизни.

Выразительное молчание и аплодисменты были величайшей наградой: слушателям нужна была моя музыка.

Жилось трудно. Но не было времени думать об этом. Мы с волнением следили за событиями на фронтах, как праздник, встречали вести о каждой небольшой победе.

Как и многие из моих коллег, я постоянно выезжал с авторскими концертами в воинские части, госпитали. При этом работал в Театре Советской Армии: заведовал музыкальной частью. В 1942 году там готовили к постановке пьесу Александра Гладкова «Давным-давно» – о девушке-гусаре, прообразом которой стала знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова, прославившаяся доблестью в Отечественной войне с Наполеоном. Патриотический порыв, отвага юной героини, веселый романтический сюжет, оптимизм и несокрушимая вера в победу над врагами Родины оказались очень созвучными тем суровым дням, что переживали и создатели и зрители спектакля.

Надо ли говорить, как задели меня эти благородные, жизнерадостные характеры, как ярко предстали передо мной. С ними не расстался я и сегодня: они обрели новую жизнь в кинофильме и балете – оба называются «Гусарская баллада». Вышел в свет цикл моих песен на стихи Роберта Бернса в переводе С. Маршака. А в 1944 году с киноэкранов зазвучала музыка в новом фильме Ивана Пырьева «В шесть часов вечера после войны». И сейчас не перестаю восхищаться смелостью постановщиков, которые задолго до окончания войны так уверенно и достоверно описали День Победы!

Рассказывают, что после этого фильма люди действительно назначали друг другу свидания на том самом мосту у Кремля. Сам я не видел: День Победы встретил в Берлине.