– Ага. Сам. С усам. Он даже шкандыбать не может на передние!

– Может, наминка? – На лице старика тревога и участие. – Это, голубчик, не так страшно, когда наминка. Надо вырезать жестянки по форме копыт...

– Ну что, я уж совсем дура! – Она обернулась и яростно выстрелила карими глазами. – Ну, я бестолочь, а наш доктор? Соли у него, соли!

Старик открыл стойло. Похлопал коня по теплой шее, присел, взял копыто, легонько согнул ногу. Арктур оскалился, попробовал вскинуться. «Держите, – сказал старик девушке, и потом, помяв, послушав, – да, – сказал, – отложение солей в плечевом суставе». «Это все? – упавшим голосом спросила она. – Значит, правда, все?» Он молчал так долго, что ей показалось, будто он задремал.

Но старик был бодр, он просто думал. «Артюша, – думал он, – пора на покой, да? На вольную волю, в луга...» Если ясив приятель начкон, пожилого коня ждут в родимом заводе уход и сытость, и еще, дай срок, пойдут от него ладные кровные жеребята. А что конь видел хорошего, топчась в денниках, трясясь в коневозках или танцуя в манежах мира тот бесконечный танец, смысла "которого не понимал? Впрочем, как знать, как знать? Старик никогда не уподоблял коня человеку, что было бы ненаучно, однако, как любой спортсмен-лошадник, бессознательно чувствовал в лучшем на свете четвероногом существе прекрасные свойства души, которыми были для него спортивные: долг, честь, страсть состязаться и побеждать. И потому сейчас думал, что он бы на месте Арктура ни за что не упустил последний шанс, хоть самый крохотный, и был бы столь благороден, что дал этот шанс незнакомой девушке с прекрасной посадкой.

– Соли? – Он выпрямился, держась за поясницу, но постарался встать браво. – Ну и что соли? Ну и что врач? Перед вами, сударыня, тоже врач. Только со стажем в полвека. Вам когда ехать, завтра? Так у нас же почти сутки. Гидрокортизон – это мы найдем... Скипидар... бинты... Вот брезент – это ваша забота. Мешки, мешки. Выпросить, украсть – проявить солдатскую смекалку! Ну, ночь здесь придется дежурить.

– Да я, – она просияла и стала, подумал он, просто красотка, – да я глаз не сомкну!

– А вот это... Вас как изволите величать?

– Таня.

– А вот это, Таня, совсем ни к чему. Ночью вы будете спать. Вам надо быть свежей перед стартом. Разминать мы его начнем в шесть ноль-ноль. Разминать будем долго. Подежурю я. Сейчас вот что – возьмите деньги на такси... Сказано – возьмите. Когда доживете до такой пенсии, как моя, отдадите с процентами. Ясно? Выполняйте.

Все-таки его в Москве еще не забыла ветеринарная общественность. Прежние подчиненные тянулись в струнку, гоняли сестричек и фельдшериц и за его спиной перемигивались: «Наш-то? Орел!» Только дочь, когда он ей позвонил, изволила прогневаться: «Ты забыл о своих инфарктах? Честное слово, папа, я бы сама подежурила, но Глеб ждет меня на даче». И он без претензий, просто мимоходом, подумал, что хоть Ляля и выросла в конной семье, и когда не доставала ножками до стремян, ипподром восторгался ее природным посылом,

но вот Глеб настилает полы на даче, и это, выходит, важней. «Свари себе кофе, папа, ты помнишь, где там термос?»

Милое дело – сидеть себе на сухом сене, и думать о всякой всячине, и вспоминать, и разговаривать с Арктуром, который попробовал было сорвать зубами компрессы, но, урезоненный, все понял, умница, и успокоился. Только ушами прядет иногда, если в дальнем стойле затрубит спросонок какой-нибудь молодой.

...Молодой или старый – не думай об этом, Артюша. Знаешь, я прихожу к выводу, что старости вообще не существует. Есть два полюса – жизнь и смерть. Смерть – когда тебя нет, а когда ты есть, это всегда молодость. А болезни – это, Артюша, из другой оперы. Ты думаешь, многим отличается генерал Литаев от гимназиста приготовительного класса Вити Литаева? Вот жил такой Витя в Нижнем Новгороде, а возле дома, где он жил, располагался гусарский полк, и в доме стояли офицеры, и коноводы по утрам подавали им лошадей. И Витя попросил покататься, а коновод сказал: «Даешь пачку папирос». Пятиалтынного у Вити не было, отец не курил, но когда сын попросил, сам пошел и купил. «Чайка» назывались папиросы. И коновод посадил Витю в седло. Коновода звали Сырцов, а лошадь – Лягенда, и он говорил: «Лягенда – потому как лягается». Ты думаешь, почему я это все так помню? Потому что я и есть Витя, душа не меняется, а тело – ну, что же, мундир...

То ли он бормотал, то ли просто грезил, но грезы всплывали сами, он их не вызывал, и шли они в им одним ведомом порядке.

Он видел себя на больничной койке и Лизино над собой лицо. Он говорит, что хотел бы не такой смерти – отключиться хотел бы и упасть замертво с седла. А она: «Неумно это, Витя. Разговор твой неумный. Ты медик, ты знаешь, что каждой мыслью надо бороться за жизнь. – И помолчав, с чисто женской алогичностью заключает: – Впрочем, я бы так тоже хотела».

Потом он видел себя несущим Лизин гроб по дорожке ипподрома и рядом с собой двоих маленьких, серебристо-белых, широких в плечах, но тонких в профиль, точно бумага, ее братьев, старых жокеев. За гробом другие жокеи, такие же тонкие, но молодые, рекордсмены, ведут лошадей, и те кивают, как бы кланяясь Лизе, и едет в качалке, опустив вожжи белого как лунь рысака, вальяжный Гогин, патриарх, и плачет навзрыд. Лиза умерла, как он хотел для себя, – не в седле, но в конюшне: ветеринарный врач, она во время обхода упала головой к деннику.

А вот перед ним залитые грязью колеи прифронтовой дороги, ведущей к мосту через Днепр. Части выходят из окружения вперемежку с гражданским населением. Он успевает угнать грузовик с рентгеновским аппаратом, которого так ему не хватало, и он горд своей пробивной разворотливостью, внезапно проявившейся. Перед мостом кордон: рослый, заросший до глаз командир в косо сидящем танкистском шлеме машет револьвером: «Все на обочину, пропустить батарею! На обочину, мать-перемать! А вы куда претесь с драндулетом? Кто такие?» Перепуганный шофер, вывалившись из кабины, рапортует: «Четвертый армейский ветеринарный лазарет!» «Чего? – Командир приходит в бешенство. – Кобылячьи лекари? Бросай машину, тикай пешком – будут тут мне, понимаешь, движение тормозить!» И вдруг из кузова звонкое, властное: «А ну, руки по швам перед старшим по званию! Водитель, вперед!» Елизавета Порфирьевна, ветврач-рентгенолог. Лиза...

– А дальше что было?

Поди ж ты, оказывается, грезил он вслух, и был у него сначала один слушатель, Арктур, а стало два. Прислонясь к решетке, стояла Таня.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.