Не рядись в неудачника

Знаю молодую женщину, очень красивую. Сразу после школы она пошла работать в суд секретарем, потому что мечтала о юридическом институте. И там, в суде, во время очень сложного процесса полюбила одного из подсудимых, совершившего тяжкое преступление. Вернее, прониклась такой мерой жалости и сочувствия, что не заметила, как и то и другое переросло в любовь. Девушка вышла за него замуж и решила ждать. И ждет – уже три года. Осталось шесть. Она видит своего любимого два раза в год. Им осталось двенадцать свиданий. И я думаю, что человек выйдет из немыслимого испытания, которому сам себя подверг, преображенным тем удивительным чувством, какое выпало на его долю.

Эту последнюю историю я рассказываю для горьковчанки Влады Пашановой. Ей не исполнилось еще и двадцати, но она уверена: ничего хорошего на свете нет. И любви нет тоже. Ее придумали те, кто сочиняет книги и снимает кинофильмы. А задушевные письма, которые печатаются в газетах и журналах, составляют, уверена Влада, журналисты «в воспитательных целях».

В школе она училась плохо. Почему? «Лень было», – не только не стесняясь, а вроде даже бравируя: «Я человек плохой, даже ужасный», – кокетничает она. И вместе с тем слабые успехи в учении были (и остались, кажется) причиной немалой уязвленности. «Иду по школе, и кажется: все на меня смотрят и все знают, что я двоечница. Меня постоянно преследовало чувство угнетенности, неполноценности какой-то». Взять бы себя в руки, переломить, преодолеть ту самую лень, какой, в общем-то, кто не подвержен. Нет, это трудно. Легче обозлиться на тех, у кого все получается, кому все легко дается.

Влада всмотрелась в этих удачливых и пришла к выводу, что все они мерзавцы. И самое тревожное, что в своей ненависти к тем, чья жизнь не трясется на ухабах, а течет благополучно, Влада не одинока. Этим же чувством пронизано письмо не назвавшей себя шестнадцатилетней девочки из Магадана. Что-то в ее жизни, конечно, не ладится (окончив, судя по всему, восемь классов, она почему-то нигде дальше не учится, не работает), но повод ли это впадать в панику из-за того, что другие как ни в чем не бывало ходят, улыбаются, говорят друг с другом? Да к тому же осмеливаются давать советы, сочувствовать.

Есть и еще один общий мотив в письмах двух молоденьких человеконенавистниц; обе они не верят в то, что на свете существуют сильные чувства, что когда-нибудь и в их жизни появится Он, один из тех, о ком пишут в книгах. Нет, девочки убедили себя: надеяться не на что. Повсюду им мерещатся негодяи, и надо только как-нибудь дотянуть до конца дней, а там, как пишет Влада, «чао».

Можно, конечно, попросту отмахнуться от всех этих «страданий». Можно высокомерно усмехнуться: «Дескать, жареный петух тебя, девочка, не клевал». Но девочке от этого легче не станет. Девочке сейчас больше всего на свете нужна Встреча. И еще ей необходимо понять: принца она встретит такого, какого достойна, какому равновелика сама.

Вы чувствуете, мой юный читатель, про что я говорю? Как маленький ребенок вдруг говорит: «Я сам», – и хватает в руки вилку, пытается зашнуровать ботинки, так и молодому человеку на пороге взрослости настал миг сказать: «Я сам», – и в самом себе поискать точку опоры, не определив которую невозможно перевернуть мир, в том числе и свой собственный.

«Напишите мне что-нибудь, – просит Влада, – напишите». И вот я стараюсь написать ей и другим таким же, как она, кто заблудился на пути к самому себе. Но о чем же? И как написать, чтобы не оттолкнуть, чтобы не оказаться в позе всезнающего моралиста, почтенного к тому же возраста, когда все эти молодые мучения давно позади и потому кажутся никчемными. Нет, они могут быть как раз очень полезными, если, перемучившись, переосмыслив многое, человек станет, наконец, строже к себе

и терпимее к другим. В один прекрасный день, когда вдруг почувствуешь, что готов, созрел судить себя беспощаднее, чем соседа, сослуживца, товарища, можешь сказать себе: я – человек.

Снова и снова перебираю, перечитываю «молодые» письма. И думаю: есть все основания надеяться, что так в конце концов и будет. Может быть, потому, что попалось среди них письмо Златы Костюшинои из Одессы?

Злате семнадцать. Она десятиклассница. Но чем удивительно ее письмо? Не о себе в нем тревога, не о своих неурядицах печаль. Все оно пронизано беспокойством о той волне равнодушия, которая, ей кажется, захлестывает и ее самое. По крайней мере захлестывала. Двое дерутся – десять стоят, наблюдают, как их же товарища избивают в кровь. Однокласснику угрожает колония – никто не сказал о нем доброго слова. «Но он же рос вместе с нами, жил среди нас столько лет», – с горечью пишет девушка.

Злату «утешают»: все, дескать, такие, не расстраивайся. А она не утешается. И прекрасно! Лев Толстой предупреждал, что один из самых обычных соблазнов, ведущих к самым большим бедствиям, есть соблазн словами: «Все так делают». Не знаю, известно ли Злате это толстовское предупреждение, но, кажется мне, соблазна успокоить свою совесть таким вот способом она избежала.

Ей удалось – она в этом уверена – победить собственное равнодушие (а с ним так удобно, так уютно жить, жить по принципу «не трогайте меня, и я вас не трону») и возненавидеть его в других так же, как хамство, пошлость, цинизм. И она уже успела доказать, что прочно держится на завоеванных позициях. Юноша, которого девушка считала своим другом, который (во всяком случае, в какой-то момент так казалось) дорог ей, позволил себе в трамвае нагрубить старику. И Злата, стоявшая рядом, дала ему, этому своему «другу», пощечину.

Я не убеждена, что это лучший способ проявить свое неравнодушие, свою готовность защищать слабых, но все-таки – способ. Способ действия, способ поведения, ничем, конечно, не похожий на тот, при котором человек просто жалеет и оплакивает себя, любимого, погибающего среди людского безразличия. Ярость, подчас охватывающая Злату, конечно, отличается от той тихой ненависти, что душит, но не находит выхода.

Куда как просто считать, что утверждение «Человек – хозяин своей судьбы» – красивые слова, не более. Сложнее поверить в их истинность. Потому что тот, кто поверил, уже не может лежать на диване – он должен как-то поступать. Как именно? Может быть, кому-то сослужит добрую службу изречение, которое попалось мне в одном древнем трактате: «Если бы кто-нибудь в битве тысячекратно победил тысячу людей, а другой победил бы самого себя, то именно этот другой – величайший победитель в битве».

Вот он, пожалуй, ключ. И как хотелось бы вручить его Вадиму С, адресом которого на пять ближайших лет стал Красноярский край. Впрочем, мне кажется, Вадим и сам ближе других подошел к потайному месту, где этот ключ лежит, – знаете, как в детской игре «холодно – горячо». Да ведь в том еще дело, что принять такой ключ из чужих рук невозможно – обязательно надо найти самому.

Но почему же, почему, чтобы стало наконец «горячо», надо вот так поплутать, столько всего наломать в собственной (да и не только собственной) жизни. Читаешь Вадимово письмо и диву даешься. Ну, все вроде было человеку дано – дорога сама под ноги ложилась. Так нет же. Очень уж хотелось выделиться из толпы, а те способы, которые требовали труда, тяжкого, с потом и кровью, не подходили. Посему выбирался путь, какой «протоптанней и легче»: ума-то особого не требуется, чтобы явиться ночью с гитарой под окна заснувшего дома и орать дурным голосом, пока эти окна не начнут одно за другим открываться. Весело! Игра!

Ну, а чем подобные игры кончаются – дело известное. И вот понадобился такой печальный конец, чтобы уже не мальчик, а мужчина понял, что нет на свете доброго дяди, который возьмет тебя за ручку и сделает праведником, отвратив от дурацкого балдежа и дурацких, недостойных человека игр.

«Надо молитвенно желать быть лучше», – взывал когда-то Достоевский. Прошу заметить: желать надо не того, чтобы лучше стали окружающие, а чтобы лучше стал ты сам. Кстати говоря, это вещи тесно связанные: тот, кто сам щедр, бескорыстен, кому интересны люди, тому они и кажутся добрее, лучше, чем даже есть на самом деле. Это закон.

К чему я это говорю? А к тому, что негоже человеку превращаться в листок на ветру, жить по формуле «куда кривая вывезет». Удобно внушать себе, что Николай Островский, Алексей Маресьев или Владислав Титов – все это личности исключительные. Потому, дескать, и стали в конце концов литературными героями, легендой. Но я знаю по крайней мере десяток судеб – не из дальнего, из близкого окружения, – судеб, которые тоже могли бы лечь в основу повести или романа.