Ровесник старины глубокой

Владимир Ильич приехал сюда сразу после сибирской-ссылки, 10 марта 1900 года. Город был выбран им на жительство не случайно. По словам старейшего большевика П. Н. Лепешинского, Псков к тому времени «...играл для департамента полиции роль свалочного места при очистке Петербурга от политически неблагонадежных элементов, свыше всякой меры переполнялся этими-элементами». Ленин поселился в маленькой, узкой комнате дома купца Чернова. Для виду устроился работать присяжным поверенным, а на самом деле все эти восемьдесят три дня напряженно работал над составлением программы первой общерусской нелегальной марксистской газеты...

Окно комнаты, где жил Владимир Ильич, выходило на Архангельскую улицу, по которой с утра тянулись на торговую площадь возы, а в форточку проникали запахи овчины, льна, сырых снетков... Неискоренимый дух.

Люблю бродить по псковскому базару, люблю смотреть, слушать. Кого здесь только нет! Всегда основательные изборские крестьяне с мясом и медом, бодрые псковские пенсионеры с кадушками солений, с гирляндами лука и сушеных боровичков, румяные молдаванки с пирамидами зеленеющей «семиреньки» и россыпями грецких орехов, первые ласточки весны – по-братски «якающие» белорусы с огородными семенами. В этом цветистом, духмяном, разноязыком половодье сразу отыскивается маленький, но важный сюжет. Этакая мини-Ганза. Вот где не по учебникам, не со слов экскурсовода, а живьем, в натуре узнаешь о торговых связях Пскова. Так, языкастые псковские старушки заняли два длинных прилавка – и все с собственным рукоделием. Шерсть эстонская, орнамент скандинавский.

– Дамочка, вы не обижайтесь, но ваша-то шапочка из моды вышла, примерьте мою...

Ниточка сюжета тянется к прилавкам, где немногословные эстонские мужи в крохотных кепи и белоснежных фартуках неторопливо раскладывают по целлофановым мешочкам исконно русскую квашеную капусту, весело расцвеченную глазками псковской клюквы:

– Пожалуйста, пробуйте... Уходишь с базара если не с полной сумкой, то с веселым ухом, глазом.

И таким вот веселым глазом, идучи по Пскову далее, делаешь моментальное открытие. Уже в области древнерусской архитектуры. Итак, что есть в ней особый псковский стиль? Подходишь к крутому боку церкви, что зовется Николаем со Усохи... батюшки, ведь те же, только что виданные формы: вот бочка, а вот бочечка, наверху большая луковица, внизу крохотная, а орнамент под куполом на так называемой «шее» сродни льняному, как раз такой у старушки на базаре видела. Идешь от одной церкви до другой... Если дело летом, осенью – будто грибы белые навстречу, то тут, то там мелькают упрямый белый бочок, крепкая шляпка купола. А сейчас еще зима, и церкви все, понятное дело, из снега леплены. Небольшие они, сразу видно, что ручной работы. На беглый взгляд просто все, даже неказисто. Ни изящных форм, ни высоты, ни мощи горделивой, ни золота, наконец. Но так вдруг эта простота понятна сердцу. Мол, золото – оно хорошо-то хорошо, да под нашим сирым небом горенья не даст. «А византийские мастера, конешное дело, изрядно строют, да дорого просют, надо самим помаленьку начинать, чтоб ладно получалось да навек...»

С годами такие искусники вышли из псковских мастеров, что требовали их по каменному делу со всех мест, от Москвы до Казани. И в самом Пскове на века устраивались храмы, башни, палаты. К одним из них, Поганкиным, и ведут сейчас ноги.

Палаты обширны весьма, целый квартал собой занимают, и так пузаты, что выпирают из-под железных скоб. Ни дать ни взять – сам купчина Поганкин, запечатленный в камне. Сказывают, будто Иоанн Грозный, придя сокрушительным походом на вольный Псков, потребовал от купца денег. Тот только и спросил: «Сколько тебе, государь?» «Ах, ты, поганый! – взъярился Грозный. – Да разве ты уж так богат, что можешь дать, сколько захочу?!»

Теперь Поганкины палаты, входящие в состав историко-художественного музея, стали куда богаче прежнего. За метровой толщей их стен древняя псковская живопись и полотна Петрова-Водкина, Шагала. Громоздкие крестьянские ставы для тканья льняных холстов и микродетали для радиоприемников, новейшая телефонная аппаратура. Извлеченные археологами из толщи земли черные останки изб, водоводов и белоснежные макеты микрорайонов будущего Пскова. Особая ценность музея – древлехранилище, в котором собраны рукописные и печатные своды. Создатель древлехранилища – незабвенный Леонид Алексеевич Творогов. Скольким поколениям горожан были знакомы его благородный облик, его трогательные привычки: рюкзачок за плечами, рядом верные собачонки. Ноги почти отказали, передвигается с двумя палками в руках, подскочишь, чтобы помочь войти в автобус, и услышишь твердое: «Благодарю вас, но я сам!..»

Если теперь свернуть с Советской на улицу Калинина, остановишься возле трехэтажного здания в строгом классическом стиле. То первая псковская школа, бывшая мужская гимназия. Много славных людей, послуживших и служащих Отечеству, учились в ней. Первооткрыватель северных земель Ф. П. Врангель и лечащий врач Ленина В. А. Обух. Известные ученые, писатели...

Псков в прозе, скажем, Каверина разноликий, то предреволюционный, то нэпмановский, пропахший то ванилью, то снетками, озвученный вальсами Штрауса в Летнем саду и разрывами кайзеровских снарядов за городом. А эта гимназическая романтика с ее любовным эпистолярием, с бутафорскими трагедиями, перераставшими в трагедии подлинные!

В 1919 году, следом за кайзеровскими интервентами, Псков захватили белогвардейские отряды Булак-Булаховича. На старом Сенном рынке вдоль крепостной стены Окольного города были установлены виселицы, где каждый день совершались массовые казни коммунистов и комсомольцев. Теперь это площадь Жертв революции. Чуть в стороне от захоронения-мемориала стоит черный мраморный памятник, это могила бывшего гимназиста Леона Поземского.

Леон прожил на свете всего двадцать два года. Еще за гимназической партой стал убежденным марксистом, а после победы Октябрьской революции немедленно встал в ряды ее защитников. В 1918 году принял самое активное участие в работе по созданию комсомольской организации в Пскове. А через несколько месяцев первый вожак псковских комсомольцев добровольно ушел в Красную Армию. Тяжело раненный, попал в плен, был случайно опознан, стойко перенес все пытки и не выдал товарищей, оставшихся в городском подполье. Его имя носят теперь улица на Запсковье, школа.

От школы имени Поземского несколько шагов – и снова выходишь на Великую. Под толстой коркой льда она сейчас неспешно катит свои воды в Псковское, а там и в Чудское озеро. Пройдет чуть больше месяца, схлынет лед, и на воду вместе с чайками слетятся байдарки и каноэ. (Спортивные успехи псковских гребцов высокой пробы – многократное «золото» на мировых чемпионатах, «бронза» на московской Олимпиаде.) А сейчас снег на Великой весь в лыжных разводах. Ишь, кто-то лихо отпечатал: «Люблю Лину!!!» А на том берегу, к горке, что возле Мирожки, выстроилась разноцветная очередь, смех, гвалт, после прыжка с трамплинчика куча мала. Студенты балуют, пединститут или политехнический.

О Мирожке, впрочем, особо. Не о той речушке с незамерзающей запрудой, где зимуют стаи диких уток с окрестных лесов и болот. Но о Мирожском монастыре, стоящем при впадении речушки в Великую, о его Спасо-Преображенском соборе, древнейшем псковском сооружении, расписанном дивными фресками. Фрескам этим восемь веков. Достаточно времени, чтобы полностью скрыться под копотью, штукатуркой, мутными поздними подрисовками. Не знаю того молчаливого Мастера, плохо знакома с живописной техникой – но помню себя, вошедшую однажды с жары, босиком, под каменные своды. Мгновенная прохлада, тишина... к горячему лбу будто кто-то ладонь приложил и успокоил... Стояла так, боясь дыханием замутить эту первозданную чистоту.

Не упомнишь, сколько же людей трудились над послевоенным разрушенным Псковом, подлежавшим в числе пятнадцати древнерусских городов первоочередному восстановлению. Архитекторы, каменщики, художники, плотники, инженеры, кузнецы. Но первым всегда вспоминается имя Ю. П. Спегальского. Славное имя! Коренной пскович, проработавший большую часть жизни в Ленинграде (сохранился снимок архитектора в надутой ветром штормовке в реставрационной люльке, вознесенной на высоту адмиралтейского шпиля), он вернулся под конец жизни в родной город и отдал ему всю любовь свою, знания и мастерство. Это по его рисункам и чертежам восстанавливались заново или обретали свой первоначальный вид древние храмы, палаты, амбары. С любовным тщанием он воссоздавал могучую алтарную апсиду и веселый печной изразец, монументальный купол, крытый серебристо-черным осиновым лемехом, будто чешуей на панцире воина, и махонький, с женскую сережку, красный завиток на деревянном блюде. В его квартире, где почти все, от ложки до люстры, сотворено его руками, скоро откроется музей.

Да, честь и хвала реставраторам за их великий труд, за точный слепок Пскова со времен минувших. Спегальский, Смирнов... Вот как раз перед глазами реставрированная Смирновым знаменитая Покровская башня-арсенал. Воображение вновь во глубинах отечественной истории, на сей раз заволоченных пороховым дымом.

...Год 1581-й, время Иоанна Грозного. Ливонская война. Польский король Стефан Баторий, по народному прозванию Абатур, врезался в Русь, как в масло. Огромное воинство, конное и пешее, наилучшая пехота в Европе. Пали Полоцк, Великие Луки, Опочка, Остров. Оставалось взять Псков.

«Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, Боже, с ним справиться». Это из вражеской летописи. А вот уже своя, псковская: