«Оставить пламень свой»

Вы, голубушки, подружки,

Посоветуйте вы мне!

А подружки усмехнулись:

«Его воля, его власть!»

Прошло несколько лет. Я приехала в Москву. И в Останкинском парке встретилась и разговорилась с человеком в военной гимнастерке. Он был сухощав, невысок ростом, тих и по-старомодному галантен. Мне удалось узнать, что он был на войне, добровольцем в ополчении, что хочет стать художником.

Он рассказал об актрисе Жемчуговой, о том, в каких комнатах Останкинского дворца она жила, какие фантастические представления устраивались здесь когда-то, о том, что в войну 1812 года французы разграбили и уничтожили, увезли отсюда десятки произведений живописи, утварь... Он знал такие подробности, что было ясно: он не чужой тут.

Демобилизованный солдат с этюдником в руках оказался Василием Павловичем Шереметевым, правнуком актрисы Прасковьи Ивановны Жемчуговой. Мечтает поступить в Суриковский институт, живет в башне Новодевичьего монастыря, и там у него хранится немало предметов старого быта. Узнала, что он в то трудное послевоенное время ничего не продает из семейных реликвий, потому что убежден: все должно принадлежать народу, государству, – и собирается отдать все вещи в музей. (Сохранившуюся с петровских времен картину Рембрандта позднее он подарит в музей имени Пушкина.)

Василий Павлович назвал два имени: Прасковья Ивановна Ковалева-Жемчугова-Шереметева и Татьяна Васильевна Шлыкова-Гранатова – певица и балерина. Неразлучные подруги, их верная дружба вошла в семейные предания. А песня? Песня поздняя, это как бы воспоминание о любви крепостной крестьянки и графа.

Мы расстались тогда с Василием Павловичем, и песня, казалось, осталась навсегда в прошлом. О Параше Жемчуговой уже написаны книги, ее жизнь вошла в легенду, ни к чему трогать милый образ...

Однако...

Я вхожу в пышные залы реставрированного Останкинского дворца. Малиновая комната, центральная зала зелено-голубого цвета, сфинксы над дверьми, торжественная пунцовая комната, картинная галерея: итальянские пейзажи, испанские долины, античные герои... И вдруг на затемненной стене театрального помещения – простое русское лицо! Широко посаженные карие глаза, лукавый взгляд и юная веселость. Полуулыбка, но... ни капли джокондовой загадочности. Милое и ясное лицо. Я увидела его, и любовь, как писал Булгаков, словно убийца из-за угла, настигла меня.

Бледно-лиловые тона платья переливаются с пепельно-серым. Сочетания цветов изысканны, холодны (лиловый, серый), но все же портрет кажется теплым. Нежная розовость щек – и спелая чернота глаз. Выражение лица и прямота взгляда удивительны. На голове корона русо-пепельных волос, и это делает ее выше, а маленькие кончики кос на груди совсем детские. Неужели это лицо из далекого прошлого, из XIII века? Не припомню в том веке таких лиц, такой свободы выражения. Недавно прошедшая выставка бытового портрета ХVIII – XIX веков в Историческом музее открыла нам людей незнатных, неизвестных, рядовых – какие характеры! И что ни портрет, то личность. Но такого удивительного лица не было и там.

Надпись гласила: «Аргунов. Татьяна Васильевна Шлыкова-Гранатова, крепостная актриса театра Шереметева. 1773 – 1863 гг.». Захотелось узнать: кто она? Актриса, а что дальше? Прожила 90 лет. Но как? Где ее следы?

Начались поиски в ушедших годах, столетиях... Встречи, переписка, воспоминания...

Вставала женщина эпохи крепостного права, раба господина, раба отца, раба мужа, свекрови, деверя... Как дерево, склонялась, но не ломалась... И сквозь путы времени прорывалась нравственная сила, талант.

И Параша Ковалева и Таня Шлыкова – из крепостных, владельца семнадцати вотчин графа Шереметева. Были обе «ликом приятны», «лицом не гнусны» и «станом стройны», к тому же рано обнаружилась у них склонность к пению и танцам, и потому по воле графа были вывезены в его имение Кусково. Здесь под строгим надзором шло обучение музыке, танцам, языкам, истории, словесности, манерам.

Пение, гитара, танцы... Строгий режим, самоограничение в еде, в отдыхе... Долбежка цифири, грамматики, закона божьего... французского языка, итальянского... Провинишься – посадят на хлеб и воду, заболеешь – граф сам придет, распекать станет за напрасную трату времени. Занятия от раннего утра и до позднего вечера, каторжный труд. Вскоре обе научились держаться на сцене вольно, будто и не были крепостными, забитыми девчонками. Свобода движений рождала в них свободу души... Или природный талант, нрав позволяли забывать о рождении?

Одна – задумчивая и нежная (Паша), другая – веселая и лукавая (Таня).

Может быть, и не выдержали бы они участи крепостных актрис, если бы не чудесная дружба, зародившаяся у них. Старшая Паша взяла Таню под свое покровительство, и та полюбила ее со всем пылом юности.

И первая победа, первый общий успех – опера Монсиньи «Царица Голкондская». В Кусково, имение графа, прибыла Екатерина II, послушала оперу, и газета «Московские ведомости» написала: «Во время продолжения оперы игра первой и прочих актрис и актеров столь ее величеству понравилась, что изволила представить пред себя и пожаловала к руке».