Совсем, казалось бы, недавно, лет пятьдесят назад, до войны, эта дорога, по которой везет теперь его внук, блестела следами санных полозьев, изрыта была подковами лошадиных копыт, присыпана сеном, завалена мерзлыми котяхами, возле которых чернели птицы. Но так же пушисто светило в глаза солнце, озаряя елочки на обочинах.

Он едва узнавал теперь дорогу и совсем не узнавал деревень, в которых ночевал когда-то. Хотя и помнил: шагал по дороге, или, точнее сказать, по санному пути к далекой деревне, неся в солдатском мешке убитого зайца. Было легко! Он помнил, как легко было идти, как торопливо и звонко похрустывал снег и мелькали подшитые валенки, запорошенные снежной пылью, которая таяла в вонючем ворсе катанок, покрытых корочкой льда. Мех на шапке с опущенными ушами был обметан инеем. Было жарко от быстрой ходьбы. Шел он радостно, то и дело поправляя на плече сползающий погон одностволки. Вспугивал ворон и смотрел на отраженный блеск следов розвальней, пахнущих на морозе сеном и лошадиным потом. Торопился, чтобы успеть дотемна постучаться в серую избенку, на полу которой он ночевал у гостеприимных хозяев. Сколько их было, этих ночевок на полу!

Война и ранение отбили страсть к охоте, и Румянцев не вспоминал о ружье, хотя вопреки всему купил себе на Конном «зауэр» три кольца, двенадцатого калибра.

В то время много хороших ружей продавалось на знаменитом рынке.

Над толпой колыхались вороненые стволы, вознесенные к небу собравшимися тут бывалыми фронтовиками, как если бы они салютовали павшим. Люди молча двигались, стволы, направленные ввысь, раскачивались, поблескивая чернотой, и тоже двигались, перемещались, проваливались вниз, и вновь вонзались в небо дулами, нестройно пошатываясь над головами.

Цены были баснословные, но деньги в то время мало чего стоили. Каких только ружей не выносили тогда на Конный!

Румянцев, залюбовавшись «зауэром», поглаживал рукой узорчатый рисунок теплого ореха и долго сомневался, покупать ли ему бескурковку. Но тонкая гравировка на потертых щечках замков и на скобе спусковых крючков, хищный вид хорошо сбалансированного ружья, знаменитые клейма, четкая работа всех механизмов – все это покорило его и растрогало чуть ли не до слез.

Он покачнулся на своем протезе, а точнее сказать, на толстой деревяшке с резиновым набалдашником, и стал отсчитывать деньги, не в силах уже вернуть ружье хозяину. Оно само прилипло к его рукам.

– Не дошел? – сочувственно спросил его фронтовик, придерживая за плечо.

– Нет, браток. Жребий не выпал, – ответил Румянцев, заворачивая в тряпицу разобранное ружье.

Руки его тряслись, в голове шумело и царила страшная путаница. Он не имел права на эту покупку, на которую истратил столько денег, очень волновался, словно бы ограбил бедствующую семью, и думал лишь о том, как поправить положение, как объяснить жене, что иначе поступить не мог.

Но объясняться не пришлось: жена поняла его и даже как будто обрадовалась, что он вопреки увечью купил ружье для ходовой охоты.

– Это – главное! – говорила она вся в слезах, успокаивая его. – Это самое главное! Все остальное чепуха. Это – главное, – твердила она. – Это – главное.

О себе Румянцев частенько думал, что он тем уж счастлив, что поколение его испытало чувства нежные. Оно было, как ему казалось, застенчивее теперешних молодых людей. Потому и не завидовал он никому из нынешних, у которых словно бы выжжена тайна из груди, и не догадываются они порой, что такое любовь, путая ее с похотью.

Снежно-белая сорока черной вспышкой взлетела с дороги, опустилась на березу и стала кланяться, балансируя длинным хвостом. Лес был пустынен и тих. Солнце обволакивало золотистым светом каждое дерево, каждую веточку, делая каждый изгиб классически выверенным и законченно-идеальным.

– Другого пути нет, – сказал Румянцев так, будто после задумчивости продолжил оборванный разговор, затеянный с внуком. – Не было никогда ни у одного значительного человека и никогда не будет.

– Что? – спросил Сашка ломающимся баском. – Чего не было?

– Ничего само собою разумеющегося... Тут слышу: «Людям нравится его скромный характер». А как это характер может быть скромным? То есть, значит, человек совсем без характера? Только так и можно понимать – другого не дано. Если характер, то не может быть скромным. Только он и заставляет человека что-то совершить в жизни, тут уж скромность не друг. Скромным можно быть по отношению к своим запросам, к самому себе, но тогда надо сказать: «Людям нравится его скромность». Правильно я говорю? Вот, например, я... Тебе нравится моя скромность?

– Правильно, дед. Тебе скромности не занимать.

– Как это?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.