С чем их сравнить, кого рядом поставить? Поэт бы сказал, наверно, что такие люди – как родниковый колодец. Чем больше черпаешь из него, тем глубже он, тем больше у него силы. А может, он сравнил бы их с древним могучим дубом. Все прошло над ним: и бури и грозы, а он стоит и стоит себе как символ вечной жизни, вечной весны помните, точно перед таким дубом замер однажды Андрей Болконский. Он вглядывался в его могучую крону – и мечтал и надеялся... А может быть, поэт сравнил бы их... А впрочем, хватит сравнений. Все это, конечно, правильно и даже красиво – и могучий дуб и родниковый колодец, но только этого еще мало, до обидного мало. И вообще мне кажется, что такие люди даже выше всяких сравнений. Они похожи только на самих себя и ни на кого больше.

Ну на кого, например, похожа моя мать – сельская учительница из моего родного села Утятского? Она проработала в одной школе роено сорок лет. Да и сейчас мать – ветеран труда – трудится. Но уже как наставник, как воспитатель. В сущности, все сорок лет подряд она не переставала наставлять людей и воспитывать. Обликом своим, своей жизнью...

Но все же вдумаемся в эти слова – мать проработала сорок лет народным учителем. Срок-то какой! Сколько позади тяжелых дней и бессонных ночей, сколько воли и мужества. Ведь годы-то выпали непростые. И война в это время была, и похоронки на мужа и брата и на многих близких людей. Если судьба забросит вас в Курганскую область, в мое родное Утятское, то обязательно зайдите на сельскую площадь. Там памятник, на котором выбиты фамилии погибших в войну. Там фамилии и моего отца и моего дяди – родного брата матери. Там много и другой моей близкой и дальней родни – в деревне всегда через дом роднятся. А всего сто фамилий выбито. И это были лучшие люди – опора колхоза. И половина из них училась у матери...

Да, много горя, печали прошло через ее руки и сердце... Нет, все-таки лучше сказать – через руки! И я потому настаиваю на этом, что для меня, деревенского мальчишки, руки матери всегда были тайной. Я просто не мог понять, почему они никогда не уставали: они и проверяли тетрадки, и заготовляли дрова, и косили сено, они стирали и штопали, мыли полы и топили печи, они и собирали разные целебные травы и запрягали лошадь. Да, я не оговорился: мать работала в школе и была одновременно председателем сельсовета, а лошадь для председателя – основной транспорт. А потом в наше село перевели сельхозтехникум, и мать пригласили туда преподавать литературу. Вот и вышло у нее три трудовые смены: техникум, сельсовет и школа. Как она успевала, я не знаю. Мне кажется, мать никогда не отдыхала. А ночами в ее руках я часто видел иголку. Мать шила теплые носки для отправки на фронт. В те годы школьники отправляли бойцам много подарков... Нет, мне не перечислить всего, что делали ее руки. Отдохнуть они не могли, тогда бы остановилась жизнь.

Жизнь!.. Вот мы и подошли к главному, самому главному, ради чего и пишутся эти строки. От матери всегда шел огромный свет жизни. И еще – свет любви и надежды. И этот свет согревал многих, давал облегчение. И часто он был настолько сильным, пронзительным, что люди забывали многие свои беды, печали – и у них у самих вырастало мужество, и они делали невозможное.

А иногда, по субботам да и в будни, наш дом заполняли гости. Они приходили со всей улицы – постаревшие усталые женщины. Были среди них и жители ближних деревень: Нагорки, Вавилково. И даже из Темляковой – за семь километров – приходили к нам гости. Каждый приносил с собой кусочек бумаги, старую газету или полоску обертки. Бумаги-то не хватало. И вот мать бережно расправляла на клеенке эти кусочки, а гости в это время молчали. И молчание было какое-то особое, непростое.

И вот один из гостей начинал ей что-то рассказывать, а мать начинала водить ручкой, записывать. А вы уже догадались, конечно, – это было письмо на фронт. Но вот письмо закончено, и его начинают дотошно обсуждать, как на собрании. И сразу, в ту же минуту, тот далекий адресат точно бы входил в нашу комнату. И мне казалось, что я даже вижу его лицо, его глаза, его волосы. Оно так походило, это лицо, на лицо моего отца с большой довоенной (фотографии. Он стоял там под деревом и держал в руках веточку тополя, а может, и вовсе не тополя... Зато глаза были все на виду. Они смотрели прямо, смеялись, ну прямо играли от радости. И сам он был такой же веселый, счастливый: в тот год они с матерью поженились...

И вот снова один из гостей стоит перед ней, и она склоняется над столом, записывает. А потом все повторяется. Письмо громко читают, и тот далекий адресат опять с нами – на расстоянии дыхания. Ему наказывали беречься от пули, не забывать родню и малых детей и вернуться целым и невредимым. Но многие из тех писем так и не получили ответа. А впрочем, были ответы – желтые корешки похоронок. И на моего отца тоже пришла такая... Нет, лучше не вспоминать.

А может, и правда, лучше не вспоминать о печальном? А впрочем, кто сказал, что тогда было только горе да вдовьи слезы? Но ведь и радость тоже была. И какая! Особенно в школе...

Учиться мне тоже пришлось у матери. Опять вижу ее руки. Она пишет на доске мелом: «Родина-мать всегда с нами», «Наш дом – колхоз «Россия». Это темы творческих сочинений. Почти на каждой неделе мы писали такие сочинения – короткие исповеди, мальчишечьи клятвы. Мать учила нас по своей особой системе: она никогда не давала заданий на дом, а все, буквально все успевала закрепить на уроке. Она хотела сохранить наше детство, чтоб мы больше бегали, прыгали, больше бывали в лесу, на природе. Говорят, что так или почти так работал великий К. Д. Ушинский. Но мы об этом не знали. Зато мы знали другое: нашу учительницу часто ругали строгие люди из районо и даже пытались отстранить от занятий. И я их сильно не осуждаю. Ведь педагогика – наука давняя, строгая, она любит точность. Так думают многие, и всё же не все. И среди последних была моя мать. И потому в душе моей гордость... И вот теперь я хочу отвлечься. Я хочу сделать одно признание, потому очень волнуюсь. Я хочу признаться в том, что лучше педагога, чем моя мать, я так пока и не встретил. А ведь я учился в трех школах и двух институтах, и один из них – педагогический, где преподают всегда самые опытные, корифеи... И я знаю, почему так случилось. Даже самые хорошие мастера работают чаще всего спокойно, логично, сказать точнее – ритмично. Пришел к девяти утра, а ушел в шесть, и так ежедневно. Для них труд – все-таки обязанность, тяжесть, и от этой тяжести бывает усталость. И только для немногих такой усталости как бы не существует. Для них труд – вечный праздник, вечная весна, наслаждение. И еще какая-то веселая, счастливая одержимость, которая бывает только у сильного человека. И пусть ему не двадцать лет и даже не тридцать, а уже шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят, под девяносто... И в ряд таких людей я ставлю прежде всего своего знаменитого земляка Терентия Мальцева – человека безмерных знаний и такой же безмерной любви к колхозному полю. В этом же ряду – Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии курганский доктор Г. А. Илизаров. В этом же ряду – и моя мать Потанина Анна Тимофеевна, сельская учительница с сорокалетним стажем. Вот почему я и волнуюсь, ведь кто-то, может быть, скажет: а ведь это нескромно... И почему они рядом – знаменитый полевод с мировым именем, славой и сельская учительница из сибирской глубинки? И я даже вижу глаза своего оппонента – они почему-то растягиваются в длинную щелочку, почему-то лукавят. Но я все равно делаю это признание: моя мать – самая хорошая учительница на свете. Да простите мне эти слова, ведь они от любви, а любовь большая конкретна. Так же и память...

И вот снова вижу я наш класс, вижу наших мальчишек. Они сидят в лесу на поляне. Да, да, по весне мы часто занимались в лесу – уроки были среди природы... Но вы чувствуете – я снова переживаю. Потому что боюсь, что мне не поверят. А ведь так всегда, так и было: цвела сосна в канун троицы, пахло близкими пашнями, а на поляне – наш седьмой класс. И учительница рассказывала нам о Некрасове и Гоголе, читала стихи и отрывки, а потом мы сами читали стихи, вспоминали рассказы о деревьях, о птицах, об облаках и звездах – и все это было вместе, рядом: и стихи, и солнце, и деревья, и небо, и грачи над соснами... Но педагогично ли это? Опять говорили, что нет, и мать не спала ночами – все думала, как угодить районо и не потерять нашу любовь. Но эти две вещи не совмещались, и мать страдала. Страдала она молча, как все сильные люди...

Но откуда у них силы, откуда?.. Ведь длинна была жизнь у них – и вся в заботах, в работе. И почему этот путь не согнул таких людей, не отчаял? Это сейчас мы говорим про них: наши маяки, наставники, ветераны. А ведь они часто были самые первые – первопроходцы! И в педагогике, и на колхозном поле, и в медицине. И опять этот вопрос не дает мне покоя. Ну откуда силы у того же Терентия Мальцева, которому скоро исполнится девяносто, а он не может расстаться с любимой работой?.. Откуда эти силы, откуда?.. А может быть, у этих вопросов совсем нет ответов? Наверное, эти люди просто не могли жить иначе. Просто такая жизнь для них была как бы запрограммирована с рождения. Так же, как течение у рек, как синева у неба, зеленый цвет у растений... Да и разве замечает человек, как он дышит? Разве знает птица, какая сила поднимает ее на крыльях?.. И все-таки у них были свои истоки, предшественники, свои корни. И среди них – знаменитые герои гражданской войны и войны совсем недавней, Отечественной... И герои первых пятилеток, наших ударных строек. Но если уж быть совсем точным, то – я убежден – их корни запрятаны еще дальше, поглубже. Помните, у Пушкина: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье...» Это – о декабристах, наших первых революционерах. Помните, у Чернышевского: «Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало: но они в ней – теин в чаю, букет в благородном вине: от них ее сила и аромат: это цвет лучших людей. Это двигатели двигателей, это соль соли земли...» Эти слова, конечно же, о Рахметове, но и не только... Эти слова из века минувшего перешагнули в век нынешний. Они стали как бы эталоном, эпиграфом к судьбам огромным, значительным. К судьбам трудным и все же счастливым...

И потому вернемся к той поляне в лесу, к тому вопросу – педагогично ли? «Нет, – говорили в районо моей матери. – Нужно работать по правилам. И сама педагогика – наука древняя, точная». Но мать возражала. «Нет, – отвечала она. – у педагогического дела тысячи вариантов, тысячи бликов и озарений». Да, тысячи! А может, и больше. Как раз столько, сколько вокруг человеческих судеб, характеров. И мать отстояла свое мнение и доказала. Она не сломилась, а выстояла! Она победила! Сейчас Потанина Анна Тимофеевна – заслуженная учительница школы РСФСР. Жаль одного, что признание пришло на закате дней. Но нет, нет, я снова неточен. Для таких людей нет заката и нет угасания. Для них солнце никогда не заходит, для них жизнь – всегда утро. всегда начало их бесконечных дел и надежд. А раз утро, значит, забудем глаголы прошедшего времени. Давайте вернем себя в настоящее.

Многие из учеников моей матери работают нынче в родном колхозе, есть и городские люди – инженеры, врачи. И когда мать приезжает в Курган и направляется по центральной улице, ее все время останавливают прохожие. Она вглядывается в их лица и вдруг застывает: «Дак это ж наши, утятские!» И говорят они с ней вначале об одном – о работе. Говорят с радостью и часто преувеличивают свои успехи, достоинства. Что это – поза, рисовка? А может, мальчишество? Нет! Это гордость трудового человека перед своей любимой учительницей, один вид которой сразу воскресил и детство, и родную сельскую улицу, и весеннее половодье, и клин диких гусей над озером, и ту поляну в лесу, где проходили наши уроки. Но в этой гордости есть и другое: «Смотрите, я вырос! Смотрите, теперь меня уважают!..»

Человек вырос, завоевал уважение.

Но его истоки – все-таки там, в нашей деревенской, простенькой с виду школе, там, где звучало слово любимой учительницы. И это слово никогда не старело. Да, никогда, никогда! И время прошлое здесь перепуталось с настоящим. Ведь это слово ни на минуту не забывалось. По нему человек сверял всю свою трудовую юность, все свои мечты и надежды. По нему, в конечном счете, он выстраивал всю свою жизнь, всю судьбу...

Да, такие люди, как камертоны. Как маяки в бурном житейском море, как костры где-нибудь в тайге, на далекой сибирской стройке... Костры, от которых идет и свет, и тепло, и нежность. Но все-таки хватит сравнений. Все это, конечно, правильно – и костры, и камертоны, и могучий дуб, и родниковый колодец – помните начало нашего рассказа... Но все равно этого мало, мало и мало. Да мы уже с вами решили, что эти люди похожи только сами на себя. Да и в каждом сравнении есть что-то от прошлого опыта, от прошлого... А такие люди всегда – в будущем, всегда – в пути и надеждах...

Скоро открывает свои двери обновленный Утятский сельский музей, и мать опять будет там добровольным экскурсоводом – на долгие месяцы, на долгие годы. Вот уже несколько лет она несет эту нелегкую службу. Об этой ее новой работе уже писали газеты и говорили по радио: вот, мол, за плечами сорок лет школы, а она снова в строю, снова служит народу. И мать это очень смущает. Она не любит похвал в свой адрес, она говорит, что просто не может иначе.

Да, они не могут иначе! Они не привыкли, они не знают другой судьбы, другой жизни. Наоборот, они сами всегда искали трудное дело, каждый день они старались делать людям добро, давать им надежду. Но все-таки... все-таки я снова не прав, потому что пишу «старались», «искали», «не знали»... Ведь это снова глаголы прошедшего времени. А такие люди всегда в настоящем, всегда в пути и в мечтах. И это так! Это правда! Потому что они знают, что все на свете можно осилить, преодолеть, подчинить светлой цели. Они знают, надеются... Так же, как надеется большая река все равно выйти когда-нибудь на большой простор, к океану... Так же, как надеется солнце завершить свой дневной круг, а потом снова подняться – и так бесконечно...

И так бесконечно и беспрерывно – всегда в пути и в работе, в надеждах... Ведь они – самые лучшие из нас! Они – ветераны!

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.