У СТАРОЙ КАРАВАННОЙ дороги, пролегавшей через безводную, песчаную степь до самой Бухары, остановил Мамун своего коня и неуклюже свалился с высокого седла. Его сутулая, бочковатая фигура в буром, дырявом халате из тонкой алачи1) и рыжем, овчинном малахае 2) долго ныряла среди песчаных барханов3), наклоняясь за топливом для костра, а буланая заморенная кляча устало поводила запотевшими боками, обнюхивая сухой песок.

Странные дела стали здесь твориться: русские схватились с русскими, белые с красными, по всем направлениям прострочили степной простор «шайтановы мултуки» 4) - пулеметы; потом белые куда - то исчезли и появились шайки басмачей 5). Басмачи шныряли по кишлакам 6), призывая к восстанию против русских, и попутно грабили встречных и поперечных. Навстречу басмаческим шайкам выступали красные конные сарбазы - солдаты и далеко загнали их в безводную степь и в дальние, увалистые горы...

Хорошо знал старую караванную дорогу старый Мамун: с юных лет бедном лаучей мерил он ее, сопровождая караваны, а за последнее время не раз трусил по ней на своей буланой кляче в хвосте шайки курбаши 7) Джюры, вместе со своим неразлучным приятелем и тайным врагом Аблаем. Как трусливые чакалки 8)за джулбарсом - тигром, следовали Мамун и Аблай за своим предводителем курбашой, не принимая участия в схватках: они оба были благоразумны, предпочитая, как истые мародеры, грабить убитых и безоружных. И курбаши Джюра не очень гневался на них за трусость; оба мародера были прекрасными разведчиками, ушами и глазами курбаши; они шныряли оборванные и жалкие, похожие на байгушей - нищих, не возбуждая подозрений, по кишлакам, где останавливались русские отряды и узнавали все, что надо было знать их начальнику.

Три дня тому назад курбаши Джюра призвал Мамуна и Аблая и приказал им двинуться в Братский кишлак, где стояли красные сарбазы. Один из разведчиков должен был въехать в самый кишлак, а другой - дожидаться его в степи, чтобы заменить его на случай, если русские окажутся более подозрительными, чем следовало.

Разведчики вскочили на своих кляч и двинулись в путь. Они не особенно торопились дорогой, до хрипоты спорили о том, кому из них первому ехать в кишлак, бросили жребий, метнув серебряную монету, - и Аблай разразился проклятиями, призывая гнев аллаха на голову курбаши, по милости которого он должен был пуститься в столь рискованное предприятие Счастливец Мамун проводил его почти до самого кишлака, обещал ждать его у старой караванной дороги и поспешно погнал назад свою клячу, в душе искренно желая, чтобы красные сарбазы свернули ему шею: с самого начала их совместных скитаний между ними существовала тайная, глухая вражда. Трусливые и жадные, они, как родственные натуры, шатались вместе по степи за шайкой курбаши, но зависть и вечные споры из - за жалких остатков добычи сделали их смертельными врагами. И теперь, очутившись на условленном месте у старой караванной дороги, Мамун, блуждая среди барханов в поисках топлива, решил не совать свою бритую голову в пасть джулбарса 9), переждать здесь до утра, вернуться к курбаши и искусной ложью усыпить гнев предводителя. Но Аблай мог вернуться утром; поэтому следовало разложить дымный костер, чтобы его зоркие глаза сразу отыскали среди серых барханов место встречи...

Старый Мамун навалил на кучку сухого помета колючего, смолистого саксаула, высек огонь и долго раздувал костер, склонив к нему свое скуластое, с пучком редкой седой бороды на подбородке, морщинистое лицо. Затрещали сухие, колючие стебли, алое пламя зазмеилось по колючкам, грязно - рыжий столб дыма взвился к небу. Мамун выпрямился, смахивая полой халата пот с лица.

Багровый солнечный диск повис над острым гребнем дальнего бархана, и кривые уродливые тени заструились на песке. Мамун подошел к своей кляче, замотал поводья ей на шею, ослабил подпруги седла, достал из пестрых курджум» 10), прикрепленных за высокой задней лукой, пару ломких лепешек и отвязал турсук - кожаный мешок с водой. Буланая лошадь двинулась в тень ближних барханов, а старый басмач присел на корточках у костра. Долго жевал он лепешки, запивая их теплой, вонючей водой из турсука, собрал крошки с грязного халата и вытер рукой губы. Солнце уплыло за барханы, дневной свет сразу сменился ночным сумраком, густевшим с каждой минутой, душный зной - резким ночным холодом. Мамун плотнее запахнул надетый прямо на голое тело халат, надвинул на уши малахай и застыл в неподвижной позе у костра, размышляя о своей горькой жизни, полной тревог и лишений.

Когда он присоединился к басмачам, в нем вспыхнула надежда разбогатеть, разбогатеть грабежом и иначе устроить свою жизнь, но вскоре он понял, что и эта надежда несбыточна: молодые и сильные джигиты забирали все ценное, оставляя ему ненужную рвань и даже Аблай, такой же презренный байгуш11), как и он, во время набегов на кишлаки и русские поселки, успевал захватывать лучшую добычу. Басмачи не питали ни малейшего уважения к седой бороде старого Мамуна, всячески издевались над ним, а тяжелая нагайка курбаши частенько прогуливалась по его старой спине, выбивая из его халата тучи пыли. Мамун тяжело вздохнул. В черном безмолвии мертвой степи не рождалось ни одного звука, лишь по временам у ближних барханов пофыркивала буланая кляча, сонно вздыхала и позвякивала удилами.

Едва красный сегмент солнца появился над гребнем дальнего бархана, проснулся старый Мамун, потер грязными пальцами сонные, подслеповатые глаза, по привычке оглядел степь и присел на корточки у погасшего костра. Позавтракав остатками лепешек, он направился к лошади, подтянув подпруги седла, осмотрел куржумы, собираясь двинуться в путь, но из - за ближнего бархана выплыла фигура всадника на гнедой лошади, и старый Мамун остановился: он узнал возвращающегося Аблая. Подъехав ближе, Аблай соскочил с седла и молча остатками топлива разжег костер. Мамун внимательно следил за ним, удивляясь его странной молчаливости; обычно Аблай большой хвастун, любил поболтать и даже в минуты опасности его крикливый голос оглашал степь. По его молчанию хитрый Мамун понял, что он привез важные новости, и сам сгорает от нетерпения поскорее их высказать, но пока важничает, чтобы разжечь сильное любопытство своего спутника. Кроме того, странную вещь заметили зоркие глаза Мамуна на груди засаленного зеленоватого халата Аблая: там сияла металлическая красная звезда, и этот знак отличия поверг старого басмача в самую глубокую бездну удивления. Откуда мог взять эту вещь, эту медаль Аблай.

А молчаливый Аблай, словно не замечая его удивленных взглядов, спокойно присел на корточки у костра. Тогда Мамун, не будучи в состоянии сдержать любопытство, подошел к костру, уселся против Аблая и отрывисто спросил:

- Какие вести? Что слышно в степи?

Был у красных сарбазов... - лениво, словно нехотя, заговорил Аблай: - много их там, полный кишлак конных... Много у них «шайтан - мултуков» и всякого оружия. Хороший народ - красные сарбазы. Главный тюра - начальник со звездой на шапке увидал меня, спросил: «Зачем, бедный человек приехал в кишлак?» А я ему: «убили мою семью проклятые басмачи, все ограбили, приехал просить крова и пищи». Тогда главный тюра руку мне подал, чаем поил, бараниной кормил. Сказал мне: - «мы за бедных людей крепко стоим. Отомстим за твою обиду басмачам. Скоро здесь будет больше красных сарбазов, чем песчинок в степи». Вот, что мне сказал главный тюра со звездой на шапке. А другая звезда у него была на груди. Это очень большая медаль. Хороший народ - красные сарбазы, никого не обижают. Хвалят их все в кишлаке. Простой народ, не гордый.

Мамун слушал молча, раскрыв рот от удивления. Аблай солидно помолчал и продолжал:

- Потом главный тюра дал мне вот эту медаль, видишь? Не хочу ехать к курбаши! Что видели там мои глаза? Только рваные лохмотья, да тухлую баранину. Что слышали мои уши? Только свист нагайки курбаши да брань... Хороший народ красные сарбазы буту им служить. Большой тюра еще медаль обещал и много новых халатов за верную службу. Дикая коза ищет всегда лучшего пастбища, а человек - лучшей жизни»...

Аблай замолчал, солидно погладил свою реденькую черную бородку, поскреб ногтями обеих рук бритую голову под оранжевой, засаленной тюбетейкой и прищелкнул языком, словно предвкушая те удовольствия, которые ему сулит будущее.

Старый Мамун слушал молча. Он мучительно завидовал Аблаю, змея ненависти шевелилась в его груди и смертельно жалила своим ядовитым жалом его сердце... Нехороший, подлый человек этот Аблай там, у курбаши, он забирал себе лучшую добычу, а здесь успел подружиться с красными сарбазами... Разумеется, Мамуну нечего было и думать явиться в братский кишлак: Аблай непременно выдаст его врагам. Хоть руки Аблая также обагрены кровью русских, как и со старые руки, но Аблаю вера, он успел втереться, в доверие к главному тюре. Везет этому Аблаю. Если бы Мамун первый явился в кишлак, может быть, он тоже сумел поладить с красными сарбазами... Он стал верно служить им, медаль сияла бы на его старой груди, и новый Халат дал бы ему главный тюра - начальник. Но проклятый Аблай загородил ему светлую дорогу...

- Зачем же ты теперь вернулся в степь, тамырь? Почему не остался у красных сарбазов? - охрипшим от ненависти голосом заговорил старый басмач.

- Открой свои уши, тамырь, и слушай!... - важно ответил Аблай: - передай курбаши Джюре, что я ему больше не слуга. Враг я ему теперь, с этого дня!... И, если будет на то воля аллаха, когда - нибудь я привезу русским сарбазам голову курбаши. Тогда я получу еще много медалей и много новых халатов. И потом, когда я уезжал в кишлак, я оставил у тебя маленький мултук, который стреляет шесть раз подряд. Отдавай его мне, тамырь.

Аблай, разумеется, не сказал Мамуну, что одной из главных причин его приезда на условленное место встречи явилось также непреодолимое желание похвастаться красноармейской звездой, найденной им на улице кишлака. Кроме того, оставленный им у Мамуна, из боязни быть обысканным русскими, револьвер представлял большую ценность.

- Подавай мне мое добро, тамырь! - повторил он, вставая.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.