Голубая дама в нерешительности застыла рядом со мной, а заклинатель, освободив свою шею от чешуйчатого ожерелья, услужливо предложил его даме.

Меня отвлек чей-то смех... Я обернулась. Беззубый, седой старик, чрезвычайно подвижный, с богатейшей мимикой и выразительными, по-молодому энергичными жестами, собрал вокруг себя толпу желающих позубоскалить. Он вертелся волчком, вызывая взрывы хохота у слушателей. Рассказчик смешных историй — так называлась профессия старика. Он веселил людей, а глаза его оставались напряженными, настойчиво выискивали среди слушателей тех, кто был в состоянии бросить кругленькую, звонкую награду за полученное удовольствие.

Я подумала, что, наверно, не очень-то ему весело, этому оборванному, старому человеку, не очень-то хочется ему паясничать... Но он был артист! И это смягчало острое ощущение жалости. Это заставляло не отводить взгляд от его слезящихся глаз, худой и жилистой шеи. Он был заразительно талантлив и находчив в своем непростом умении потешать людей...

Повернувшись вновь к заклинателю змей, я замерла... Шея бледной от ужаса и напряжения дамы была обмотана эластичным змеиным телом. Зловещий шепот заклинателя терялся в бесперебойном щелканье фотоаппаратов. Вспышки магния увековечивали для потомства героизм дряхлеющей туристки. Она застыла, как изваяние, не то от брезгливости и отвращения, не то от безмерного восхищения собой. Ее элегантные спутники млели от восторга. А дама, освободившись от страшного украшения, с подчеркнутой скромностью пожинала лавры. Она выслушивала слова восхищения. И лишь багровые пятна, сменившие бледность на ее лице, выдавали внутреннее напряжение. Небрежно скомканная денежная бумажка прошелестела к ногам заклинателя, — и кобры по его неведомому знаку почтительно склонили головы.

* * *

Пальмы слегка пошевеливали разлапистыми кронами. Их было много — целая роща! И каждая была одинока, гордо подчеркивала свою молчаливую непричастность к окружающему миру. Я испытывала чувство робости при виде этих стройных, неприступных созданий. А воздух был густой, тягучий, почти осязаемый.

На этой земле казались вполне реальными, органично вписывались в фантастические пейзажи остатки римских колизеев, триумфальных арок, древних бань, дразнили воображение мозаичные плиты, не потерявшие с веками своей первозданной яркости. Подвиги Геракла, изображенные древними мастерами, казались кощунственно доступными — так запросто располагались они у ног посетителей римских развалин. Эти изображения можно было трогать, гладить, даже лизнуть…

К морю тянулись невысокие столбики обвалившихся колонн. Они были теплые, нагретые солнцем... Я касалась их, и мне казалось, что это они сами все еще скорбно сохраняют древнее тепло, тайны о событиях удивительных, необыкновенных. Я шла между колонн, мне навстречу вздыхало море, в ушах стоял грохот римских колесниц.» Я видела выщербленные колесами камни мостовой — следы минувшей цивилизации. То была эпоха блестящих людей, создавших столь высокую по духовности своей культуру. И вот все, что осталось, — передо мной».

Чью славу венчает эта гигантская пирамида? В честь кого кропотливо складывались, громоздились, карабкались вверх неуклюжие булыжники? Чье беспокойство, чей разум и чья энергия руководили созданием этого? «Могила Христианки» — так зовут пирамиду. Кто она — таинственная Христианка? Погребена ли действительно на вершине горы, высоко над морем? Или поднята туда только легендой?

* * *

А потом я прощалась с Африкой. Стояла на берегу океана и говорила неожиданные для себя слова. Слова благодарности этой ласковой, щедрой земле, этим самобытным и талантливым людям, этому небу и солнцу, всему этому пышному, вечнозеленому царству.

Когда я в последний раз глотнула струю упругого воздуха, он был влажный и горький...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.