Свидание с Африкой

Их было не так много — желающих поделиться монеткой с маленьким циркачом. Пресыщенные экзотикой многочисленных вояжей, лишь на секунду останавливали свой неукротимый бег по торговым рядам группы богатых европейцев. Выражение усталого любопытства лишь на миг появлялось у них в глазах, чтобы вновь вытесниться привычной гримасой непроницаемого высокомерия.

Общее выражение на таких разных лицах заставило меня неожиданно рассмеяться. Мальчик вдруг судорожно вскинул уставшую шею, оскорбленно вздернул плечами. В его жгуче-угольных (в пол-лица!) глазах мелькнула мгновенная ярость. Откинув в сторону готовую деталь, он пошевелил онемевшей ступней. Мой смех исчез так же неожиданно, как и возник. Этот человек думал, что я смеюсь над ним, над его торчащими ключицами, худыми коленками, изрезанными, поцарапанными руками. Да мало ли над чем могли смеяться праздношатающиеся, глазеющие люди, свободные от необходимости лихорадочно искать любые, самые унизительные, самые непостижимые способы что-нибудь заработать, чтобы не умереть!..

Я чувствовала себя виноватой за всех, кто когда-либо смел посмеяться над мальчиком, за всех тех, кому еще когда-нибудь его жалкий вид покажется смешным.

А дождь кончился, и нам надо было идти дальше. Переводчик попросил у мальчика на память какую-нибудь выточенную им деревяшку. Тот привычным движением губ сдул опилки с только что возникшей узорчатой резьбы, отдал нам кусочек дерева, получил монетку и, подняв голову, улыбнулся,

* * *

От пустынных гулких залов веяло древностью. Узкие полоски света пробивались сквозь щели, придавая каменным стенам странную, зловещую окраску. Глаза постепенно привыкали к полумраку, отвоевывая у темноты очертания огромных глиняных чанов, когда-то заполненных зерном, а теперь пустующих, застывших в своей многовековой окаменевшей бесполезности. Средневековое зернохранилище служило одновременно и крепостью, и конюшней, и местом заточения узников. Гулкость шагов эхом отскакивала к потолкам и возвращалась обратно. Эти мрачные залы были сооружены некогда по велению таинственного муллы Измаила.

— Мулла, — произнес переводчик. И я неожиданно вспомнила о первых часах своего пребывания в Рабате.

Мы размещались в гостинице с названием, похожим на магическое заклинание, — «Шеллах». Вдруг я услышала странный, нарастающий звук, не похожий ни на какие звуки, слышанные мной ранее. Это был вопль — вибрирующий, отчаянный. Пронзительный, как сирена, этот звук бился о стекла гостиничных окон. Он то затухал, то снова нарастал. Он властно перестраивал все кругом на свой странный, пульсирующий ритм. Выло в нем что-то извечное, словно издавна знакомое, но забытое. Зная о том, что в стране неспокойно, я могла предполагать разное... Но как велико было мое изумление, когда я услышала в ответ: «Мулла с башни Тур-Хасан кричит славу аллаху».

И вот теперь в каменном средневековом обиталище, вместившем в себя столько разных предназначений, мне вновь послышался голос муллы. Посетившее меня воспоминание было не совсем кстати: какое-то неприятное чувство отрезанности от мира, где все цветет, сияет, слепит глаза, нагнеталось с углублением в бесконечную анфиладу темных залов. Хотелось броситься назад со всех ног и поскорей вдохнуть теплый и пряный воздух.

На плечо внезапно упала с потолка просочившаяся откуда-то капля воды. Я тихонько вскрикнула, и звук моего голоса увяз в липкой, обволакивающей темноте. Только теперь я заметила, что отстала от группы. Все ушли вперед, и силуэты, сначала слабо очерченные, совсем растворились в полутьме следующего зала. Руки внезапно сделались холодными, не моими. Стараясь призвать на помощь ускользнувшее куда-то чувство юмора, я медленно двинулась вдоль стены, ощущая на расстоянии ее неприступность и холод.

Сзади послышался шорох. Я повернулась — и увидела в противоположной стороне зала двигающиеся ко мне тени. Я застыла на месте, прислушалась — и уловила еле различимые обрывки вроде бы знакомых, но не совсем понятных мне слов. Люди переговаривались вполголоса, стараясь не будить чуткого, притаившегося сторожа — эхо. Людей было трое. И, глядя на их нерешительное передвижение по залу, можно было понять, что им, как и мне, не очень-то по себе в темном каменном мешке.

По мере их приближения я все отчетливей улавливала слова. И когда сообразила, что люди говорят по-болгарски, кинулась к ним, вопя первые пришедшие на ум фразы, усвоенные во время недавнего путешествия по Болгарии.

Через секунду мы уже пытались выяснить, кто как попал сюда, кого как зовут, кто из какого города...

Никогда не забуду удивленное лицо нашего гида-марокканца, когда он увидел меня, вывалившуюся из темноты в обнимку с незнакомыми, неизвестно откуда взявшимися людьми. Он никак не мог взять в толк, этот приветливый темнокожий человек: почему столько восторга и радости могут испытывать люди, никогда раньше не видевшие друг друга, от неожиданной встречи?! Он терпеливо ждал, пока иссякнут вопросы, ответы, неожиданные всплески смеха. И я все время видела его глаза, пытливо всматривающиеся в наши лица, стремящиеся разобраться, понять...

* * *

«Заклинатель змей» — услышала я. И по телу пробежал холодок. Чешуйчатыми лентами извивались, тянули вверх сплющенные головы три кобры. Они образовывали собой круг, замыкая в него своего властелина и повелителя — быстроглазого, сухонького человечка. Его одежда сразу приковывала к себе внимание: многоцветная ткань замысловатой чалмой охватывала голову; национального покроя рубашка болталась, чуть прикрывая другое необычное одеяние, очевидно, именуемое штанами. Штанины начинались где-то от колен, а верхняя часть представляла собой широченную складчатую юбку. Большими пальцами ног заклинатель удерживал ярко-желтые шлепанцы с длинными готическими носами.

Человек беззвучно шевелил губами, изредка переходя на однотонное, негромкое бормотание. При этом его тонкая, жилистая рука плавным движением как бы чертила в воздухе причудливые узоры, а маленькие, узкие глазки цепко выхватывали из вереницы двигающихся мимо людей каждого, чуть проявившего к нему интерес.

Встретившись с нами взглядом, человек усиленно завращал глазами, схватил с земли бубен, и от его мерных ударов змеи вытянулись в струну, замерли, чуть подрагивая сплющенными головами. Мы подошли поближе. И, воодушевленный предстоящим заработком, заклинатель стал демонстрировать свою непостижимую власть.

Под заунывный аккомпанемент его гортанного голоса и звонкие, рассыпчатые всплески бубна кобры то стремительно вытягивались в абсолютно прямую линию, то упруго свивались в спираль, то резким, гибким движением сооружали вопросительный знак, точкой для которого служило темное пятно подстеленного мешка. Зрелище завораживало. И человек с бубном, понимая это, то и дело бросал на нас свой гипнотизирующий взгляд.

Но вдруг взгляд его переметнулся от нас в сторону, — приближалась небольшая группа вооруженных до зубов фото- и киноаппаратами европейцев. Пожилая леди, тонкая, длинная, с аскетическим лицом и голубыми, как у Мальвины, волосами, гордо несла себя навстречу африканской экзотике. Два грузных, навьюченных спутника следовали за ней, пыхтя от жары и поклажи, мерцающей глазами кино- и фотообъективов. Заклинатель змей погасил мелькнувший в глазах интерес. Брызгая слюной, прошипел какое-то заклинание, схватил ловким движением кобру, растянул ее над головой выпрямленными в локтях руками и через секунду обмотал ее кольцом вокруг шеи. Дрожащий язык выпрыгивал, раздваиваясь миниатюрной вилкой. Мне стало на миг даже жаль злое животное, столь кротко позволявшее производить над собой любые эксперименты.