Скорбящая псковитянка

— Нема, говорю.

— Тогда я немножко искать.

Солдат заглядывал во все углы, пока на глаза ему попалось в запечье решето, прикрытое холстинкой. Он сверкнул очками и поставил решето на стол. Оно было полно яиц.

— Обман! Карашо. Но мы не вор. — Очкастый порылся в кармане, бросил матери тусклую легонькую монету и, забрав всю добычу, пнул ногой дверь.

На другой день по деревне развесили приказ: выдать скрывающихся военных, сдать оружие и военное имущество... За невыполнение — расстрел. Ходить с наступлением темноты нельзя. Показываться на улице раньше восьми часов нельзя.

Под вечер за речкой вдруг вспыхнула и откатилась к лесу стрельба. То ли пробивалась из окружения последняя часть, то ли уже появились партизаны.

Красуха, еще вчера на заре растревоженная отступлением, высвеченная горящими скирдами, шумная от грохота бричек, ржания коней, рева скота и гомона людей, теперь замерла, не светила огней. Леса стояли безмолвные, настороженные, и было слышно, как в осенних полях, накликая беду, граяло воронье.

Среди ночи в окно постучали. В сенях мать пошепталась о чем-то с соседями и разбудила Сеньку. Когда они вышли на улицу, там уже толпился народ с тачками. Все спешили, пока немцы не вывезли, разобрать из амбаров зерно. Бригадир, назначенный в старосты, распоряжался в темноте:

— Филимонова! Как жена фронтовика, бери пять мешков. Один сбереги колхозу на семена.

— Мария Павлова! Три мешка. Не бойся, бери.

— Козлов Алексей...

Всю зиму жили они тем хлебом. При свете невесть откуда взявшихся коптилок мололи зерно на камнях, будто никогда не было у красухинцев ни своей мельницы, ни электричества. Обносившаяся ребятня весной уже бегала в лапотках. Рубахи были шиты у кого из мешковины, у кого, из скатерти, а то из клубной декорации. На Сеньке красовались штаны красного бильярдного сукна, все в неистребимых меловых пятнах.

В тех штанах, перекинув через плечо торбу с семенами, он ходил с матерью сеять «свою» полоску, когда распустили колхоз, в них же помогал матери косить рожь. Сосед дед Иван, ставя снопы, говорил:

— До того ли еще дойдем!! Ироды! В пещеры позагонят.

Теперь Сенька подумывал, как бы отпроситься у матери и сбежать к партизанам. Знал: не пустит. К тому же нет ни ружья, ни нагана — в лес могут не принять с пустыми руками. И потому бродил по полям в поисках оружия. Но найти ни винтовки, ни даже патронов не удавалось. Зато однажды ему попалась у речки противотанковая, похожая на кастрюльку граната. Что тут дергать, как бросать — Сенька не знал. Но гранату взял и спрятал в сарае.

Там она пролежала почти год.

А потом... Потом случилось невероятное. Глубокой осенью в Красуху приехала целая колонна грузовиков. Забирали оставшийся скот, шарили в домах и под гребло выметали обмолоченный хлеб. Пионервожатую Шуру избили в кровь, разорвали на ней одежды и полуголую потащили в грузовик.

— Люди, спасите! — билась она в руках карателей. Потом заметила Сеньку и запекшимися губами прошептала: — Запомни это, Сеня.

Он кинулся в сарай, схватил гранату и в бессилии опустил руки: «Что, что с нею делать»! Грузовики на улице взревели, и колонна тронулась.

А Сенька, припрятав гранату, пошел к деду Ивану держать совет. Чтобы не проговориться, он начал разговор не сразу и сперва расспрашивал, как стреляют из нагана, как заряжать винтовку, и уже потом подвел к гранатам.