Правила совместного плавания

Она стала многословно жаловаться на свое начальство, которое обвиняет ее в безделье, а она не виновата: вон сколько у нее судов, и на каждое надо успеть, а путь неблизкий, и лес еще плохо стал идти, — но Сахаров не слушал, он ждал доклада ревизора о том, сколько взяли я трюм. Наконец тот доложил, что взяли три девятьсот. И тогда со спокойной отрешенностью капитан подумал, что волноваться бесполезно: шесть семьсот, как он рассчитывал и как следовало бы, уже не взять, а значит, единственный теперь их резерв — опять-таки время, часы и минуты, сэкономленные на стоянках, на вспомогательных операциях, на переходах.

— Завтра к нолю должны отойти, — бросил он ревизору и поморщился про себя: слова прозвучали слишком резко.

— Скорее уж утром, Виктор Николаевич, — поправил тот.

— К нолю, — непреклонно повторил Сахаров.

— Не успеем, — упрямствовал ревизор.

— Будем стараться...

Все остальные полтора дня, что шла погрузка, он просидел в каюте, и так и эдак прикидывая до минуты резервы времени. Выходило: резерв еще есть. Но вспоминались и всякие неурядицы — из-за медлительности портовых властей, из-за того, что не вовремя подали лес, из-за непогоды. Он прекрасно понимал, что такие сюрпризы не исключены ни в этом, ни в будущих рейсах, и от этого понимания легче не становилось.

— К нам корреспондент, Виктор Николаевич, — доложил вахтенный штурман.

Корреспондент был ему давно и хорошо знаком, Сахаров знал о добром его отношении и к себе и к пароходу, но пересилить неудовлетворенность свою ходом погрузки не мог и потому ответил резко, непримиримо:

— Нежелательно!

Но это не зависело ни от него, ни от меня: был приказ по пароходству, была судовая роль, Виктор Николаевич это знал, и потому разговор наш вошел постепенно в деловую колею — о санпаспорте, который я забыл дома, о властях, которых ждали с минуты на минуту, — и наконец уперся в нехарактерные шесть с половиной тысяч кубов леса, что «Березиналес» принял за эту стоянку...

— Виктор Николаевич, — сказал я с энтузиазмом, — три года назад о такой цифре никто и не мечтал. Помните, в шестьдесят девятом, Виктор Николаевич?

— Э-э... — Сахаров посмотрел на меня снисходительно, как на дитятю, бережно разгладил крепкими пальцами листки привезенного помполитом приказа. — Э-э... — повторил он ласково, — это ведь было тогда... Вы ведь не знаете, что мы сейчас сделали...

Мы были знакомы с ним четыре года, с шестьдесят девятого я бывал на судне регулярно, но Сахаров упорно считал, что я знаю далеко не все, и при всяком случае экзаменовал меня по поводу новейших достижений «Березиналеса».

Шел второй час ночи. Порт затихал. Плотно вдавившись в кресло, Сахаров задавал мне вопросы.

— А металлические стойки наши видели? — спрашивал он, вкусно отхлебывая кофе. — А приспособления наши для ремонта роторов? А?..

Великолепное удовлетворение было разлито в лице его, плотной, чуть оплывшей фигуре, в жестах, в словах. Он перелистывал страницы своих знаменитых тетрадей с записями и снимками — этих тетрадей было у него, наверное, больше двух десятков, все они были переплетены пластиком с золотой надписью «Березиналес» и снабжены хромированным скоросшивающим замком. Это был опыт «Березиналеса», многолетний, беспрерывный, бесценный опыт — средоточие не только всяческих технических и организационных находок — средоточие огромных масс человеческой энергии, энтузиазма, настойчивости.

«Совершить рейсы с полным грузом леса в условиях восьмибалльного шторма», — прочел я в проекте социалистических обязательств на 1972 год.

— Не разрешили, — махнул рукой Сахаров. — Зря...

Но в словах его я не уловил неудовольствия. Метод повышенной загрузки судов лесом и безопасной его перевозки, его Метод, которому было отдано пять непрерывных лет и весь предыдущий тридцатилетний опыт, — этот Метод не имел изъянов даже на случай восьмибалльного шторма.