Угол белой стены

— Теперь насчет записки. Кто доложит?

— Сам доложу, — кивнул тот. — Привез ее сменщик Гусева. Сразу же, как на линию выехал. Еще ни одного пассажира не посадил. Нашел на полу, у дверцы, около сиденья.

— Переднего или заднего?

— Заднего.

— Совершенно так, — подтвердил Сарыев. — При мне разговор был. Но, я думаю, Чуприн не имеет отношения к этой записке. Он не собирался в Борск, к Семенову. Туда собирались другие. — Сарыев строго взглянул на Нуриманова. — Наблюдение за домом Трофимова установили?

— Так точно.

— Ну и что?

— Пока ничего.

— Наблюдаем и за самим Трофимовым, — добавил Вальков. — Он вчера приехал. Пока никаких подозрительных встреч не зафиксировано.

— Э-э, рано еще, — покачал бритой головой Сарыев и строго добавил: — Продолжать наблюдение. Встреча будет. — Он энергично рубанул в воздухе маленькой, смуглой ладонью. — Должна быть! Им же отчет нужен. Им надо знать, почему Иван не вернулся, Рожков этот. Как думаешь, товарищ Коршунов?

— Встреча возможна, но нам сидеть и ждать, пока она произойдет, нельзя.

— Совершенно верно! — азартно подхватил Сарыев. — Действовать надо. Инициативу проявлять надо! Это, товарищи, закон оперативной работы. А мы успокоились. Нашли убийцу и успокоились. А в деле остались недоработки. Вот, скажите, кто такая Дина? Не установили ее. Вы мне, конечно, скажете, она к убийству не имеет отношения. Допустим. Я не говорю «не имеет». Я говорю «допустим». — Он многозначительно поднял палец. — Но она имеет отношение к убитому. Дальше. Два друга были у Гусева. Один Туляков, таксист. Он тебе ясен, Вальков, а?

— Ясен.

— А другой? Этот самый Карим, э? Неясен. Даже, понимаешь, совсем неизвестен. Вот как. Выходит, еще одна недоработка. Так? А в нашем деле, товарищи...

Все присутствовавшие на совещании про себя соглашались с Сарыевым, но оценивали те же самые факты по-разному.

Вальков думал о том, что и эта Дина и этот Карим вовсе не прошли мимо его внимания. Их, конечно же, надо установить. Но с того момента, когда появился в поле зрения Чуприн, все остальное как бы отодвинулось на второй план, выглядело уже несущественным. Но вот появляется странная записка, связавшая уже раскрытое и, казалось бы, завершенное дело по убийству Гусева с другим, вовсе не завершенным делом, в котором замешаны какой-то Семенов из Борска, а также Трофимов, Рожков и кто-то еще здесь, в Ташкенте. И Валькову казалось, что эта всплывшая вдруг записка как бы наказывала его за невнимательность, за неточность, непоследовательность в проделанной работе. А все потому, что слишком уж торопили его с этим делом. Слишком дергали. И еще он все время чувствовал недоверие начальства и невольно стремился поскорее доказать, что работает не хуже, чем раньше. Да, надо было спрятать подальше свое дурацкое самолюбие. И не спешить, как бы его ни торопили. А Чуприн... Он все-таки замешан в убийстве, крепко замешан. Вот только он ли один?..

Леров же и Ибадов думали по-другому и приблизительно одинаково. В чем дело, думали они? Ведь убийство-то раскрыто! Черт бы побрал эту дурацкую случайную записку, которая вдруг смазала всю их работу, все их труды и поставила под вопрос достигнутый результат! Ведь к самому факту убийства Гусева записка эта отношения, конечно, не имеет. Ибо убил Гусева Чуприн, который никаких связей с Борском и с Семеновым там не имел, который даже никогда о Борске, наверное, и не слышал. Что же, начальство не видит, что записка эта не может зачеркнуть главное — раскрытое убийство? Раскрытое! А тут все валят в одну кучу. Неужели этого не видит Коршунов? Но тогда чего он молчит?

Нуриманов же думал о том, что весь вопрос не в недоработках по связям убитого Гусева, хотя, конечно, они имеются, а в том, что не удалось выявить весь его маршрут в тот день и всех пассажиров, которых он возил. Ясно, что записка потеряна не Чуприным. Вот на это Коршунов и обратил внимание. Чуприн сидел наверняка рядом с Гусевым, а записка оказалась возле заднего сиденья. Спинка переднего сиденья в этой машине сплошная, так что никаким ветром не могло бы переместить оброненную записку от переднего сиденья к заднему. Значит, ее обронил какой-то другой, ехавший раньше пассажир. Да, Коршунов уцепился за самую важную деталь, с ходу уцепился. Значит, надо отделить убийство Гусева от записки. Убийство раскрыто, и его люди во главе с Вальковым свое дело сделали. Их бы надо похвалить. Вот Макарыч расстроен, это видно. И Леров и Ибадов. Обижены ребята, незаслуженно обижены. Они же как черти работали, душу вкладывали, сил не жалели. Нет, Сарыев тут неправ. А записка — звено другой цепи. И по ней надо, конечно, идти. Цепочка эта случайно прошла через машину Гусева и тянется куда-то дальше.

В это время Сергей думал совсем о другом, о том, что, конечно же, убийство раскрыто торопливо, даже небрежно. И дело не только в том, кто такие эта Дина и этот Карим. Дело в том, что целая сторона жизни убитого Гусева оказалась невыясненной. Близкий, закадычный его друг Туляков не знал другого закадычного друга, Карима, не знал Дину. Странно это. И еще одно: никогда не употреблявший гашиш, всеми характеризуемый с самой лучшей стороны Гусев возит в кармане, да еще во время работы, этот самый наркотик. Тоже странно. Очень странно. Нет, Гусев совершенно неясен. Как же можно было это допустить? Может быть, Чуприн знал Гусева, знал совсем с другой, неведомой всем остальным стороны?

И, конечно же, Сергей обратил внимание, что записка была найдена около заднего сиденья. А Чуприн скорее всего сидел рядом с Гусевым. Впрочем, нет. Чуприн должен был сидеть сзади. Ведь и удар был нанесен сзади. А естественней всего было сесть рядом с водителем. Значит, Чуприн, садясь в машину, уже имел какой-то план?