— Лев Толстой при обороне Севастополя на батарее служил. И его могли свободно, запросто, как всякого, убить. И никто — ни он сам, ни другие бойцы не знали, что Толстой гений, и если б его убили, не было бы у нас ни «Войны я мира», ни «Анны Карениной», ни даже «Севастопольских рассказов».

— Ты это к чему? — спрашивают.

— А к тому, — говорит Земин, — не исключено, что и среди наших товарищей есть скрытая выдающаяся личность.

Каждый про себя такого не думает, но на другого поглядывает с надеждой: а вдруг этот боец действительно человек особенный? И он для потомков будет необходимый. Как знать, разве в таких условиях отгадаешь?

Больше всего ребята на помпотеха Соловьева при этом поглядывали. Недаром же он изобретениями занимался. Вдруг он и есть такая личность? Показал себя с наилучшей стороны на производстве, по ремонту и когда самодельные мины конструировал — сильно соображающий товарищ. Может, именно его и надо изо всех нас сберечь?

Я обращаюсь к нему, спрашиваю:

— Евгений Мартынович, как вы полагаете, победитовый резец — это самое наипоследнее слово нашей техники?

Он глаза свои на меня задумчиво поднял, потом стал у себя ногти на пальцах рассматривать:

— Вообще я сторонник керамических резцов, они и экономичней, и кристаллическая структура их перспективней: в смысле твердости приближается к алмазу.

Подмигнул я ребятам. Те, конечно, поняли. Значит, наметили, кого сберечь из нас надо.

На рассвете фашисты за нас сызнова взялись. Бомбили, из орудий стреляли, затем в атаку пошли. Пришлось нам из окопов выбраться. Бились с автоматчиками уже на площадке СПАМа.

Выжили за эту атаку у нас совсем немногие. Сколько числом — сказать не могу, потому что раненые, если были в сознании, приспосабливались заползать в железный хлам, там лежат и, если не помирают, отстреливаются.

Очень нас в эти моменты тяжелые товарищ Соловьев Евгений Мартынович на бессмертие воодушевил.

Приволок уцелевший газовый баллон и резаком на стальном листе, из которого мы заплаты на танковую броню обычно выкраивали, начал всех остающихся пока в живых поименно в порядке алфавита записывать.

Аккуратно писал, нигде лист насквозь не прожег, но каждая буковка выплавлялась четко, глубоко, и, когда весь наличный состав записал, помедлил, задумался и в самом низу вывел: «Погибли за Советскую Родину» — и дату поставил, только завтрашним числом. Значит, не терял оптимизма. Сутки — полагал твердо — выстоим. И то, что на стальном листе мы все были поименно записаны, — это надежно получилось. Как ни храбрились, а без следа помереть, безадресно — одно уныние. Отпишут: пропал без вести.

А тут документ надежный, фактический. На нем ничего не сотрется. Все точно записано.

Нам, конечно, не до потомков было. Не до вас то есть, вот такие, какие вы сейчас есть распрекрасные.

Но погибнуть нам всем не довелось согласно надписям на стальном листе. Наши заказчики не допустили — танкисты. Правда, с ними не по-хорошему обошлись, потому что обознались.

А дело было так. Пошли фашисты нас добивать на рассвете. Как между нами было обусловлено, тавот, обтирочные концы, тряпье всякое навалили кучами, залили машинным маслом, подожгли. Нам в дыму маневрировать можно, мы свое расположение на ощупь знали, нам в данной слепоте легче биться.

И тут слышим: танки.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.