— Только человек считает для себя приемлемым переплыть океан слез, чтобы приобрести каплю радости... Неплохо сказано, правда?— Академик Петр Кузьмич Анохин захлопнул тяжелый фолиант и водворил его на прежнее место в старинном шкафу.
Мы сидим в просторном мрачноватом кабинете. За окном деревья, а за деревьями бывшая улица Моховая. По какой-то странной ассоциации начинаешь думать, что налево бывшая Тверская, а направо бывшая Никитская. Может быть, на эдакий старинный лад настраивают фундаментальные шкафы с книгами, которых теперь уже не издают. Или карандашный портрет академика Павлова. Или классическая, писанная маслом картина— человек на операционном столе, а рядом хирург с мушкетерской бородкой.
И вдруг совершенно неожиданно в поле зрения вторгается современнейший магнитофон. Развалившаяся стопка ярких иностранных журналов. Другая стопка — письма со штемпелями Нью-Йорка, Киева, Парижа, Лондона, Баку...
Но все эти впечатления — второй план, возникающий почти автоматически. А на первом плане академик. Будто самовозгораясь, он говорит о памяти, о предвидении, о будущих машинах, шутит— то старомодно, то на «атомно-молекулярном» уровне. А потом вдруг неожиданно подходит к висящей у стола грифельной доске и рисует схему удивительно интересного эксперимента.
— Следите. Это крыса. В мозг животного введены электроды. Крыса, сама нажимая педаль-включатель, подает в мозг слабый электрический ток. При определенном положении электродов это раздражение, видимо, доставляет крысе наслаждение. Между животным и включателем помещаем раскаленные прутья. И зверек бежит по этим прутьям к вожделенной кнопке-включателю, пренебрегая болью от ожогов, стремясь доставить себе наслаждение током. Тот же самый океан слез ради капли радости. Но переплывает его не человек, а существо, значительно менее совершенное. Почему? Да потому, что механизм предвидения есть неотъемлемый механизм нервной системы. Его действие проявляется в каждом детальнейшем акте поведения...
Признаюсь, это меня доконало. Предвидение по простейшей логической схеме отождествлялось в моем тривиальном сознании с шарлатанством, мракобесием и прочими бранными словами. А тут крупнейший ученый всерьез говорит о биологии предвидения. Не будь все так серьезно, это попахивало бы сенсацией.
Я приходил в этот кабинет еще не один раз. Слушал. Читал дома толстые книжки. Опять приходил. Сенсации не обнаружил. Но зато увидел многотрудную, многолетнюю, удивительно точную и красивую исследовательскую работу.
История изучения механизма предвидения началась много лет назад и базируется на исследованиях академика И. П. Павлова в области условных рефлексов. Во времена Павлова явление, когда голодная собака, приученная получать хлеб по звонку, не сразу реагировала на появление мяса вместо хлеба, получило название заготовленного возбуждения.
В пятидесятых годах название уточнили: возбуждение стало называться опережающим. И изменения эти означали отнюдь не только терминологические сдвиги. Был поставлен ряд опытов с регистрацией биотоков мозга человека. В одном из них раздражители чередовали: звонок — сирена — свет. И тан много раз. Потом вместо света опять дали звонок. А запись биотоков отметила реакцию, типичную для раздражения светом.
Теперь уже появилась возможность объяснить механизм предвидения, взаимосвязь запомненной ситуации и действия. Очевидно, как считает академик П. К. Анохин, этот механизм основывается на химических процессах в нервных клетках, скорость которых опережает наши поступки.
Биологический механизм предвидения — механизм, которым интересуются сегодня не только биологи, но и инженеры, создающие электронно-вычислительные машины, механизм, связывающий память с действием.
Канадский психолог У. Ламберт поставил серию чрезвычайно любопытных экспериментов. Испытуемому называли одно слово. В ответ он должен был сказать, что в его памяти с этим словом ассоциируется. Причем ответ тоже должен состоять из одного слова.
Опыт, похожий на детскую игру, позволил обнаружить интересную закономерность. Абсолютное большинство канадцев английского происхождения, воспитанных в английских семьях, связывают слово «библия» со словом «бог». Их соотечественники, выросшие во французских семьях, отвечают на слово «библия» словом «книга».
На основе этих данных можно делать те или иные далеко идущие выводы о цепочках словесных связей, об общих и различных толкованиях одних и тех же понятий в разных языковых группах, о принципах изучения языков. Нас же интересует другое. Здесь очень наглядно выявлен принцип «черного ящика», к которому ученые обращаются при исследовании памяти.
«Черный ящик» — это всякая система неизвестной конструкции, об устройстве которой мы можем судить по ее реакции на то или иное воздействие. (Термин этот вошел в науку сравнительно недавно, но уже получил признание разных специалистов — от биологов до кибернетиков.)
Память человека — классический «черный ящик». О принципах ее работы мы можем судить лишь косвенно, по ответам на те или иные вопросы, по реакции человека на те или иные раздражители. Поэтому опыты У. Ламберта и многие тысячи подобных экспериментов (от обучения во сне до воспоминаний под гипнозом) представляют большой интерес для исследования законов высшей нервной деятельности.
На Востоке есть такая поговорка: «Сто раз скажи «халва» — во рту слаще не станет». Как будто бы бесспорное утверждение. Но...
Пословицы абстрактны. А их конкретное воплощение зачастую оказывается весьма далеким от начального смысла.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.