Потом мы с Санькой грызли кислые яблоки: их нарвали наши в колхозном саду, по дороге к нам. И стало так хорошо, что мы тихо запели любимую песню про то, как в нашу гавань заходили корабли, корабли. И как пираты наслаждались танцем Мэри, хотя не танец их пленил, а красота. Но в это время в таверне распахнулись с шумом двери. Это был наездник молодой, молодой. Ковбой Гарри. Тут атаман сказал Мэри, что вернулся ее Гарри, но он, братцы, не наш, не с океана, и с ним нужно рассчитаться. Тогда в воздухе сверкнули два ножа, два ножа. Атаман — мастер по делу фехтования, но Гарри был суров и молчалив, молчалив, ведь он знал, что Мэри ему изменила. Он стойко защищался у перил, и Мэри в этот миг его любила. Наверное, ковбой это почувствовал, потому что с криком повалился атаман, атаман, и губы неверной Мэри прошептали что-то вроде: «Погиб моряк, заплачет океан». А кровь уже стекла с ножа у Гарри...

Мы исполняли эту песню с каким-то непонятным чувством лихачества, отрешенности и личного участия в суровой судьбе ее героев. Мы, девчонки, даже, может быть, плакали, когда пели ее всей палатой, в темноте, после отбоя. Но все-таки казались себе мужественными и храбрыми, когда пели ее. И любили эту странную песню.

Санька и я — мы уже допели песню до конца, где в таверне горевали моряки и пили на поминках атамана. Мне захотелось немножечко поплакать: наступил вечер, и Санька не заметил бы, как я плачу под простыней. Но в это время к начальнику пионерского лагеря — он жил за стеной изолятора, в этой же избе, — пришел военрук, севастопольский моряк Лева Соловей.

— Хлопцы и девчата ждут, — сказал Лева. — Пора начинать.

— Хорошо, — ответил Владим Сергеич. — В шесть утра дай сигнал.

Больше Санька Ерохин меня не дразнил. Мы на всякий случай притворились, что спим, а сами шепотом придумывали, куда бежать искать наших. Пакеты с картами военных действий должны утром вручить командирам на линейке.

— Не дрыхнешь? — шептал ночью Санька.

— Вопрос! — обижалась я.

Владим Сергеич ушел до горна. Врачиха заперла нас на ключ, догнала как раз под нашими окнами Владим Сергеича: «Я попрошу Клаву принести им завтрак сюда». Это про нас.

А ребятам скоро выдадут пайки на весь день... И красные повязки на рукава повяжут наши ребята. По правилам, если сорвут повязку, значит, убит.

Санька уже натянул шлем и стоял коленками на подоконнике. Горшки с геранью мы поставили на пол. Я придержала занавеску, пока Санька прыгал прямо на желтые и оранжевые ноготки, которые цвели под окнами избы. И в это время нас как будто током ударило.

Это горн заиграл тревогу. И пока чистый и звонкий голос пионерской трубы пел в тихом рассвете дня, волнуя и будоража наши души, пока он пел неожиданно, высоко, тревожно, призывая нас не сидеть, не лежать, не стоять, а мчаться сражаться, пока он честно и открыто, на весь голубой и солнечный беззащитный мир трубил о нашей войне, мы замерли. Санька Ерохин — по щиколотки в мокрых ноготках, а я — одной ногой на тумбочке, коленкой на подоконнике и с марлевой занавеской в кулаке.

Горн все повторял сигнал тревоги, и, когда он замолкал, наступала такая тишина! И в этой такой тишине вдруг начинали петь птицы. Становилось хорошо, и совсем не хотелось идти на войну.

Мы почти вышли за территорию лагеря, но услышали двух девчонок из младшего отряда:

— Айда по-маленькому?

— Айда. А пулемет?

— Ветками укроем.

Девчонки выбежали из-за палатки и помчались к уборной. На правых рукавах у них были белые повязки.

Вот отсюда, да, пожалуй, отсюда начинаются мои несчастья. Сначала мы спрятались. «Бежим, дура», — зашипел Санька. «Сам дурак», — огрызнулась я и собралась бежать.

И вдруг...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.