У истока

Я начал торопливо объяснять, что вовсе не имел в виду моего собеседника, когда писал о прижимистом, жуликоватом прорабе, ударился мимоходом в литературоведение, заговорив о собирательном образе, но прораб забубнил опять:

— Ну, Спасибо, уважил: мало своих грехов, дык ты еще чужие, значит, подсобрал да на меня навешал!

— Да почему вы решили, что Такой-то — это вы?

— Это не я решил — за меня люди решили. Встал вчера один на собрании и при всем честном народе — бу-бух: правильно, говорит, про тебя в книге написайо! Такой ты и есть!

— Мало ли кто чего говорит!

— Это-то правильно, дык там другое еще: с бабой, мол, как что, так скандал...

— Откуда мне это знать, Петрович?

— И-ых, — укорил прораб. — Весь поселок знает, а у него в ушах вата ли, что ли? За что же меня на бюро разбирали?

Потом-то я уж твердо убедился, что после выхода книжки кто-то вдруг начинает с тобой поприветливей здороваться и подобрее смотрит, а другой поглядывает вроде бы с каким-то сомнением.

И критика здесь, на Антоновской площадке, приобретает иногда самые неожиданные формы.

— Вот ты, кажется, написал про такого-то? А ты знаешь, я его вчера возле «Дружбы» встретил — еле идет!

Будто с тех пор, как появилась книжка, человек, каким-то образом натолкнувший автора на размышления, в какой-то мере ставший, громко говоря, прототипом его героя, в каждом случае теперь спрашивать должен автора, выпить ему или не выпить, и если выпить, то сколько, а тот, сурово сдвинув брови, обязан ответить: не вздумай, ни капли!

Не знаю, может быть, какой-то отрезок пути герой и его прототип шагают вместе, часто плечом к плечу, но время, которым заканчивается книжка, для них перекресток. Одному отсюда — на книжную полку, другому — дальше по жизни. Один надежно прикрыт книжной обложкой, другой открыт всем ветрам.

Человек, которому я больше чем кому-либо обязан книжкой «Здравствуй, Галочкин!», — бригадир Володя Иванов. Можно сказать, что в какой-то мере он прообраз главного героя.

Бывший детдомовец, в «собачьих ящиках» объездивший пол-России, Иванов так же тяжело, как Галочкин, начинал трудовую биографию, и тяжело пришлось ему на первых порах на нашей стройке, и было с ним почти все то, что случилось потом с Мишкой: это он, ошибившись накануне, один потом ночью перекладывал стену, это его потом вычеркнули из списков передовиков только потому, что не был комсомольцем, это он потом ходил к парторгу «за правдой»...

В книжке Галочкин как умеет воспитывает бригадника своего и потом друга Женьку Потапова. Жил и в самом деле на стройке — потом подался в геологи — такой Женька Потапов, человек веселый, беззаботный и не очень удачливый, Я даже не стал менять фамилию. Не знаю, почему. Может быть, легче было писать, видя перед собой неунывающего Женьку. Да и человек он хороший, пусть ему будет на память.

Но дело в том, что в жизни не были знакомы друг с другом Володя Иванов и Женька Потапов. Работал Женька бетонщиком и в самом деле ломал ногу, и приносил ему «самоделковые» костыли бригадир его Василий Киселев, и он же Потапова жучил и воспитывал.

Значит, Галочкин — это еще и Киселев?

Была на стройне девчонка, судьба которой очень напоминает судьбу Тони Перваловой, однако совсем не так, как в книжке, складывались ее взаимоотношения с Володей Ивановым, и уж совсем никакого отношения не имела она к его личной жизни.

В книжке же отношения всех троих — Галочкина, Потапова, Тони завязаны в узелок, может быть, потому, что было нечто общее в их судьбах: все трое они как бы стояли на перепутье — и туда и сюда могла их подтолкнуть жизнь. Всех троих объединяли поиски справедливости. Всем троим необходимы были участие и доброта. И смысл, хочется повторить, заключается в том, что жизнь наша — та же великая стройка, а люди, подобные Мишке Галочкину, Женьке Потапову, Тоне, — ее громадный резерв. Он, резерв этот, может стать могучей действующей армией, поведи его в бой Справедливость, Человечность и Доброта, он может остаться нашей тревогой и несбывшейся нашей надеждой — без них... Поэтому, когда здесь начинают спрашивать о повести, кто в ней есть кто, ты всякий раз думаешь ревниво: не заслонили бы эти розыски друзей и знакомых другого — главного.