Как чудодейственно соседствуют в жизни большого города разные эпохи! Разве могли когда-нибудь думать неведомые строители древних московских церквей, что рядом с их храмами вырастут небоскребы, а на гульбище будут прятаться от дождя в ожидании автобуса?

Рядом с гигантской, уходящей ввысь иглой-башней телецентра Останкинский дворец кажется сегодня игрушечным, Будто выстроена в огромном современном театре декорация и сейчас начнется представление из жизни такого далекого, подернутого туманной дымкой XVIII века. Хрупкого и тонкого, как фарфор, каждое прикосновение к которому может стать последним и по-варварски беспощадным. Вот сейчас откроются резные ворота и въедет на парадный двор карета с почетным гостем хозяина дворца... Весь недалекий путь от Москвы до Останкина польский король Станислав Понятовский любовался необычайным зрелищем. По обе стороны дороги пылали просмоленные бочки. И теперь он остановился, пораженный торжественной строгостью дворца графа Шереметева. Стройное по пропорциям, благородное здание поразило его воображение. В своем дневнике он написал о нем немало восторженных слов. И каково же было удивление короля, повидавшего много знаменитых дворцов, когда он узнал, что построили Останкино крепостные графа Н. Б. Шереметева! Правда, граф, когда задумал строить свой дворец, заказал проекты многим известным архитекторам: Джакомо Кваренги, Назарову и другим признанным тогда мастерам. Но больше всего Шереметева привлек проект Кампорези. В 1791 году дворец начали строить, а через два года во главе всего строительства граф поставил своего крепостного Павла Ивановича Аргунова. Аргунов и его помощники вольно, по-своему обошлись с первоначальным проектом. Искусные мастера тщательно укладывали в парадных залах паркет, украшали резьбой стены и двери...

Шереметев создал вокруг строительства атмосферу загадочности. Стража решительно отгоняла любопытствующих от высокого забора, которым была обнесена строительная площадка. Граф хотел удивить и вызвать зависть у «всей Москвы». Впрочем, ему не так трудно было быть «загадочным». Немногие из русских вельмож имели такие богатые поместья и такую многочисленную армию крепостных. Шереметева нельзя было назвать добрым человеком. Идиллии, сентиментальность были ему чужды. Но у него оказалась одна «слабость»: он любил искусство и особенно театр. Шереметев даже женился впоследствии на замечательной крепостной актрисе, дочери кузнеца — Прасковье Ивановне Жемчуговой. И хотя он придумал родословную своей жене — она выдавалась им за дочь польского шляхтича Ковалевского, — московский высший свет неодобрительно отнесся к этому браку.

Останкинский дворец Шереметев задумал как храм искусств. В нем должны были разместиться библиотека, картинная галерея и, конечно же, любимый им театр.

Со строительством спешили. С рассветом начинался рабочий день, а оканчивался вечером, после захода солнца. Восемь лет продолжались работы. По тем временам срок этот был невелик, хотя и не все было сделано, что некогда задумывалось.

Парадный фасад, тот, что ныне обращен прямо к телебашне, строг и величествен, как ода. Со стороны парка дворец кажется проще и, так сказать, домашнее. И колонн поменьше, да и не так они представительны рядом с мягкой зеленью. Но вот мы входим во дворец, и уже вестибюль поражает своим великолепием: мраморные скульптуры,

изящные фонари. Идем по празднично торжественным залам, и перед нами — фейерверк впечатлений.

Строгость сменяется пышностью, парадность — интимностью, роскошные залы — уютными гостиными. В конце анфилады залов верхнего этажа — зеркало. И в нем уходят в бесконечную даль, снова один за другим залы, сияет позолота резьбы, искрится хрусталь ваз, играет пламень красного дерева редкостной красоты мебели.

Главным наверху считался Голубой зал. Голубой, потому что и мебель и стены обиты голубым атласом и штофом и вазы подобраны в тон залу из голубого и излучающего сияние синего стекла. В нем свободно дышится, он легок, как сказочный хрустальный дворец. Большая, стремительно спадающая сверху люстра кажется почти невесомой. По блестящему зеркалу паркета скользишь, не чувствуя своей тяжести, задерживаясь только у причудливых, сказочных деревьев. Они оказываются торшерами.

Загадочные сфинксы и листья аканта крепостной мастер Мочалин решил дополнить ожерельями из обыкновенных колокольчиков и узорами из полевых цветов.

Каждая вещь во дворце подана и мастерски обыграна. В картинной галерее немало замечательных полотен, собранных Шереметевыми. Здесь и «Крестьянский ужин» знаменитого французского живописца Луи Ленена, и картины фламандцев, голландцев, итальянцев. Они висят плотно, закрывают почти всю стену, образуя вместе как бы один огромный гобелен. А рядом — столы с малахитовыми крышками, удобные резные кресла. Однако, рассматривая живопись, не забываешь взглянуть на паркет. Это — произведение настоящего, высокого искусства. Какой фантазией и виртуозным мастерством надо было обладать, чтобы так исполнить такую работу!

Но «нерв» Останкинского дворца, конечно, театр, ради которого, быть может, и затевалось строительство. Изящно оформленный в розовых, светло-голубых и белых тонах театральный зал невелик по нынешним понятиям: всего на 250 зрителей. В их число входили лишь хорошие знакомые графа и московские аристократы, кто по воле моды, а кто и искренне, как Шереметев, увлекался сценическим искусством. Здесь шли первые русские оперы, ставились балеты, крепостные актеры разыгрывали комедии и драмы. Но останкинский театр был одновременно и «воксалом». Так называли тогда зал для банкетов и танцев. Убирались в особый трюм кресла амфитеатра, окна верхних галерей (откуда смотрели представление свободные от спектакля крепостные актеры) задвигались щитами, люстра опускалась вниз, заливая зал ровным, мягким светом. В доме начиналось необычное оживление...

Музицировали в концертном зале. Его называли Египетским павильоном. Впрочем, египетского в нем мало, — разве что восточные мотивы декора. Особенно хорош концертный зал в солнечный день: светлый, строгий, величественный, с воздушным, легким, словно небосвод, плафоном.

В особо торжественных случаях устраивали приемы в Итальянском павильоне. Неверный свет свечей, колеблющихся от случайного дуновения ветра, заставлял играть хрусталь люстр и словно бы вдыхал жизнь в мрамор скульптур. Из окон угловых северных «кабинетцов» открывался вид на парк...

Когда-то Радищев писал о своем веке:

Капли в ручьи собрались, в реки ручьи возросли, И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны.

В вестибюле Останкинского дворца укреплена мраморная доска. На ней золотом написаны сотни имен. Это имена художников и мастеров, строивших его. И первым стоит Павел Иванович Аргунов. За ним бессмертные имена таких же оскорбленных и униженных, как и он, талантливых крепостных Шереметева. И по справедливости назвали музей, созданный в Останкине после революции, музеем творчества крепостных.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.